— Но ведь не предлагают.
— А если бы?
— Я сказал бы то же самое.
— Пали, — пролепетал я, смущенный собственной ложью и неожиданным поворотом дела, — все-таки подумай над моим предложением. Прежде чем сделать его, я все очень тщательно взвесил, и, можешь поверить мне, это единственное правильное решение…
— Единственное? — спросил он, перестав крутить ключ.
На вопрос его глухо отозвалось эхо в комнатушке, затем звук растворился в гнетущей тишине, продолжая отзываться только во мне.
— Да! — решительно ответил я.
— Тогда я подумаю, — сказал он, вставая и подозрительно глядя на меня.
На следующий день, уже под вечер, он зашел ко мне, остановился на пороге и, не выпуская ручку двери, словно собираясь что-то сказать и тут же уйти, сразу же перешел в наступление:
— Вчера ты солгал мне.
Я встал.
— Но Пали…
— Перестань, — оборвал он меня. — Солгал или нет?
— Дай объяснить.
— Не нужно. Подробности не меняют дела. Я все знаю и все понимаю. Твое положение тоже понимаю. Доказательством этого может служить то, что я скажу тебе сейчас. Я возвращаюсь в цех.
— Опять начинаешь играть на эмоциях?
— Брось, Яни, — махнул он рукой. — Давай говорить без обиняков и покончим с этим делом. У меня есть свое собственное мнение… обо всем, и я знаю, как мне следует поступить. Теперь я не останусь, даже если бы ты… Словом, ни за что на свете. А тебе советую кое-что по-дружески. Помни: между принципами и поступками иногда может возникнуть брешь, но пропасти не должно быть никогда. Неплохо, если бы ты почаще думал и не забывал об этом и свои поступки время от времени соизмерял с принципами.
— Ладно, буду соизмерять, — ответил я, все больше раздражаясь.
— И пусть тебя в отличие от многих других никогда не вводит в заблуждение иллюзия, будто пришло время рвачества.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он спокойно, более того, с оттенком пренебрежения ответил:
— То, что ты слышишь и сам знаешь, и ничего больше. Интересно только, кто из них окажется рядом со мной на баррикадах, в случае если…
— Полно, Пали, — с негодованием оборвал я его, — ты и сам знаешь, что баррикад уже нет и не будет. Зачем эти пустые разговоры. Что же касается моей лжи, то ты должен понять меня — я не мог иначе. Предпочел красивую ложь. Полагал…
— Красивая ложь! Здорово сказано, ну и ну! Но ты забываешь, что, как руководитель, ты выступаешь проводником принципов. Неужели ты собираешься претворять их в жизнь вот так, все строить на лжи? Сначала красивая ложь, а затем беспардонная. Если у тебя не хватает смелости честно и открыто называть собственные поступки своим именем, тогда считай, что ты погиб. Этому учит нас горький опыт прошлого. Если же почувствуешь, что нет иного выхода, кроме лжи, подавай в отставку. Директорское кресло не будет пустовать, сразу найдется десяток охочих. И может быть, среди них окажется один, способный лучше делать свое дело. Или хотя бы попытается. Упрямо цепляться за высокий пост в данном случае — поверь мне! — это значит надругаться над идеей.
— Что-о?!
— Вижу, дошло до тебя, — продолжал он с леденящим спокойствием.
— Что ты сказал? Говори яснее! — огрызнулся я.
— А то, — взорвался он вдруг, — что от красивой лжи прямой путь к предательству, к надменности, к корыстолюбию, к жажде власти, особенно если путь этот устлан деньгами.
Теряя власть над собой, я крикнул:
— Попрошу без оскорблений!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Я ощущаю на своей голове руку Эржи. Рука медленно скользит по моим волосам, опускается на шею. Я подымаюсь.
— Неужели я стал предателем? Эржи, посмотрите на меня. Я предатель? Ничтожество, тряпка?.. Это правда?
— Что вы, Яни, полноте, — успокаивает меня Эржи все слабеющим голосом. Чувствуется, что она бодрится, но ей дается это с трудом.
Она кладет руку мне на плечо, силой заставляет сесть.
— Вы оба пострадавшие, — говорит она тихо. — Вы сами хотели подняться туда. А поднялся он. Такой уж он был человек. Точь-в-точь такой же, как и вы. — Постепенно глаза ее заволакивают слезы, и она, всхлипывая, продолжает: — Все меньше старых товарищей, настоящих, убежденных коммунистов, незаметно все охладевают, стареют, умирают. — Она молитвенно складывает руки и в отчаянии спрашивает: — К чему это приведет, Яни, скажите? Разве ради этого вы приносили столько жертв, без всякой корысти, искренне веря?..
Нет, больше не могу! Я вскакиваю, распахиваю дверь. Мчусь по темным улицам, убежать от всего как можно дальше — на дно шахты, на самую верхушку колокольни, на край света, на необитаемый остров…