— Ой, как равнодушно ты сказал.
— Очень люблю!
— У-у-у, как в кино.
— О-о-о-чень!
— Вот это уже лучше. Я знаю, что ты и сам не рад, мучая меня, и себе самому причиняешь страдания. Ты немножко сумасшедший. К тому же у тебя столько забот на заводе… Один Холба сколько крови попортил…
— Ну их к черту! — перебил я ее.
— Почему ты так зол на них? Вы что, поссорились?
— Потому что терпеть не могу елейную ложь, лицемерное коварство, корыстные ухищрения, подлый обман… ненавижу, потому что бессилен против них. Все это как липкое тесто, пристает, тянется. Презираю и ненавижу. Понимаешь?
— Ладно, ладно, успокойся, не принимай так близко к сердцу, — не на шутку испугавшись, успокаивала она меня.
— Так хочется, чтобы ты поняла меня.
— Я понимаю.
— Чтоб все, до конца поняла.
— Ты думаешь, что я не все понимаю?
— Уверен в этом.
— Тогда сам будь до конца откровенен. Право же, родной, я давно собираюсь просить тебя об этом. Ты что-то скрываешь от меня.
— Хватит, давай спать.
— Ну так?..
— Что «ну так»?
— Говори же, что скрываешь от меня?
— Оставь меня в покое.
— При одном условии.
— А именно?
— Ты любишь меня?
— Не глупи.
Она внезапно прильнула ко мне и впилась в мои губы долгим, сладостным поцелуем…
На следующий день Эрдёди не вышел на работу. Позвонила его жена и сказала, что он заболел. Болезнь оказалась затяжной. Затем он попросил предоставить ему отпуск. За день до конца отпуска пришел запрос на его документы. Начальник отдела кадров (когда-то он играл защитником в нашей заводской команде) тут же явился ко мне с запросом и стал возмущаться:
— Совсем обнаглел. Не то что прийти, даже позвонить по телефону не считает нужным!
— Обнаглел, — согласился я и подписал.
— Отпускаешь, товарищ Мате? Так легко? — оторопел он.
— А что? По-твоему, он единственный, кто способен руководить отделом материального снабжения?
— Не в том дело. Но у него такие связи. Из самого затруднительного положения находил выход, всюду у него есть свой человек, любой дефицитный материал достанет, при первой необходимости, без всяких лимитов…
Ничего не ответив, я сунул ему в руки запрос.
С Холбой мы больше ни разу не говорили ни о расследовании, ни о его шурине, оба делали вид, будто ничего не произошло.
В то же утро, когда поступил запрос о переводе Эрдёди, я велел пригласить к себе Пали. Когда по окончании рабочего дня секретарша заглянула ко мне и сказала, что уже уходит, я спросил, почему нет Гергея. Она стала уверять, дескать, звонила, и из цеха подтвердили, что ему передали.
— Я позвоню сейчас еще…
— Не надо, — перебил я ее, — можете идти.
Я спустился в цех. Пали работал у широкого современного стола с тисками, шлифовал какую-то деталь. Неужели он меня не видит? Или не желает замечать? Я стоял позади него, затем стал сбоку, наконец негромко окликнул по имени:
— Пали.
Он притворился, будто не слышит.
— Пали, — повторил я громче.
Он посмотрел на меня, крохотный напильник в его руках на миг остановился. Потом, ничего не сказав, он снова повернулся к тискам. Я подошел к нему ближе и, пожалуй, больше для того, чтобы скрыть свою растерянность, решительно сказал:
— Послушай, Пали. Мне необходимо поговорить с тобой. Слышишь? Дело важное.
— Для кого важное? — спросил он, не оборачиваясь.
— Для тебя. Для меня. Для всего завода, если хочешь.
— Мне некогда. Сам видишь.
— Я подожду, когда ты закончишь.
— Но я остаюсь сверхурочно…
— Все равно подожду.
Мне неудобно было спрашивать у начальника цеха, когда освободится Пали. Поэтому я бродил вечером по той дороге, по которой он обычно ходил домой, стараясь не приближаться к заводским воротам, чтобы меня не заметили. Наконец он появился. Увидев меня, стал как вкопанный. Я подошел к нему.
— Что за важное дело? — сразу же спросил он, давая этим понять, что не желает ни о чем больше разговаривать, и медленно двинулся дальше.
Я коротко рассказал ему об Эрдёди и закончил так:
— Хоть это и не производственный отдел, но все же не менее важный участок. Мне бы хотелось, чтобы ты пошел туда, это и в твоих, и в моих интересах. Я не во всем с тобой согласен, но это не может служить помехой тому, чтобы…
Он остановился, повернулся ко мне, посмотрел прямо в лицо, сплюнул под ноги и быстро зашагал вперед.
Я просыпаюсь от яркого солнца. Оно бьет мне прямо в лицо. Кушетка Тилла уже пуста, дверь в дом открыта. Мне видна кухня, комната, а в распахнутое окно — улица. Из сада доносятся приглушенные голоса. Я приподнимаюсь. Старый Шютё в черном праздничном костюме, жена его поправляет на внуке матроску. Тилл обрывает ягоды с черешни.