Я отсчитываю шаги по ференцварошским тротуарам, асфальтированным и вымощенным плитами. Отсчет веду по-венгерски, по-немецки, по-английски до тысячи. С нетерпением жду, когда дойдет очередь считать на английском языке, на нем я еще не могу считать механически, приходится сосредоточиваться, и в это время уже не думаю ни о чем другом. К вечеру выхожу на набережную Дуная, ноги подкашиваются, обессиленный, опускаюсь на ступеньки. Напротив уже зажглись фонари, гордо возвышается гостиница «Геллерт», рядом с ней громоздятся мрачные здания квартала Политехнического института.
Мы с Гизи часто любовались открывающейся отсюда панорамой, здесь назначали первое свидание, здесь я зубрил, готовясь к первому семинару, здесь загорал потом, довольный или расстроенный, здесь готовился к последнему экзамену… А теперь к чему готовлюсь? К тому, чтобы убежать от всего. Обратно на завод не пойду, я недостаточно сильный для этого и не настолько слабый. Я слеп и глух, беспомощный бродяга. Упал и не могу встать на ноги. Смотрю, как передо мной катит свои воды странница река, лижет берег. А вместо нее вижу Кёрёш, спускающийся к самой воде сад, примыкающий к дому парк, усаженный кустами, огородные грядки, Гизиного деда. Он курит трубку, ворчит, косо посматривает на шелковицу, костит город. «Здесь бы вы могли спокойно жить, пока не надоест», — говорит он.
Я вскакиваю со ступенек, охваченный какой-то смутной тревогой, нетерпением. Бежать! Бежать без оглядки, спасаться, не медля ни минуты… Стряхиваю с себя холодное прикосновение камня и направляюсь домой, в сторону нашей квартиры. Трамвай мчится, скрежещет тормозами, дребезжит, трезвонит, выбрасывает меня в темноту. Я стою около районного парка, передо мной освещенные коробки домов.
Застану ли я Гизи дома?
(Эта дорога ведет к нашему дому.)
Что она скажет о моем намерении?
(Это школа, ее надо обогнуть.)
Сможем ли мы начать все сначала?
(Скамеечка, площадка, качели.)
Теперь мы должны будем начать все сначала, вырвав из сердца прошлое и самих себя из его пут.
(Вон уже наш дом.)
Нечего мечтать о высоких материях, будем довольствоваться земными радостями.
(Здесь надо перейти на противоположную сторону.)
Приходится считаться с фактами.
— Товарищ директор!
Внезапно, словно аркан, наброшенный из-за угла, чей-то голос заставляет меня застыть на месте. Не может быть, наверно, мне померещилось.
— Товарищ директор! — как цепкие руки, тянутся ко мне из темноты эти слова.
Я резко поворачиваюсь и бегу. Желание спастись овладевает всем моим существом, как безумный мчусь через площадь, по цветочным клумбам, газонам. Стряхнуть с себя этот аркан, высвободиться…
— Товарищ Мате, подождите! — недоумевая, кричит кто-то позади, шумно и тяжело дыша.
— Нет! — громко отвечаю я, но спотыкаюсь и падаю, прямо в траву…
Шаги умолкают, и я совсем рядом слышу прерывистое дыхание.
— Товарищ Мате…
Это голос Кёвари, я узнаю его. Хочется провалиться сквозь землю, и я изо всех сил прижимаюсь к ней. Веду себя как мальчишка. Так продолжается несколько минут. Наконец здравый смысл берет верх. Я медленно поднимаюсь, вытираю руки, здороваюсь.
— Добрый вечер, товарищ Кёвари.
Он ловит мою руку, пожимает ее, некоторое время пристально вглядывается, затем вдруг обнимает меня. Лицо мое все еще горит от стыда. Приходится лавировать, искать выход из положения.
— С чего это вы расчувствовались, что за сентиментальности! — пытаюсь я перейти на повелительный тон.
Он разжимает объятия. Лицо его остается в тени. Беру его под руку и вывожу на свет.
— Ну-ка, дайте поглядеть на вас! Бегать, как вижу, вы умеете. Не очень задыхаетесь?
Скулить хочется, а я громко смеюсь. Тащу его дальше, прямо через клумбу. Мы садимся на скамейку.
— Ну, рассказывайте, как ваши дела? Ах да, мы же перешли на «ты». Как ты очутился здесь?
Он совсем смущен, что-то лепечет. Вначале я плохо понимаю, потом постепенно выясняется, что он хочет сказать мне. Уже третий день, как он поджидает меня здесь. Приходил на завод, как мы договорились на лодочной станции, и с тех пор разыскивает всюду. Ездил на Балатон, разговаривал с Гизи…
— И безуспешно? — поддеваю я его, а в душе все еще не могу оправиться от стыда и страха. Но тут я перегибаю палку, ибо он, обозлившись, переходит в наступление.
— К чему этот тон, товарищ Мате! Он не подобает тебе и не соответствует твоему нынешнему положению. Мне нужно поговорить с тобой, причем очень серьезно.
— Ну что ж, пожалуйста! — сдаюсь я.