— А если тебя заклеймят глупцом? Человеком, не смыслящим в своем деле? И все из одной только зависти?
— Тогда я докажу обратное.
— А если у тебя не будет денег даже на пачку сигарет?
— Поверь мне, дядя Яни, что это еще больше воодушевит меня!
— Надолго ли хватит твоей воодушевленности? Могу сказать: пока не получишь несколько весьма ощутимых пинков и моральных пощечин, пока не лишишься друзей, знакомых, уважения… когда увидишь, что другие обманом, подлостью, нахальством добиваются большего почета, живут лучше, обогащаются, преуспевают, здравствуют, довольны своей судьбой… А честный, порядочный человек увязает в трясине, погружается в нее все глубже, его сердце и мозг обволакивает ил. И конец. В иле начинают заводиться болотные черви…
— Какой ужас! Перестань! — в отчаянии выкрикивает он.
— Вот видишь, ты уже струсил.
Он хватает меня за руку.
— Нет, дядя Яни. Мне просто противно. Я не боюсь. Дай мне возможность доказать это. Вместе с тобой. Понимаешь? Очистим мозг и сердце от ила, истребим червей. Вернись, не оставляй нас одних.
— И без меня вы не останетесь одни. Не говори глупостей. А если так случится, мне очень жаль вас.
— Приходи завтра в кабину. Ладно? Или в субботу. Мы все там соберемся.
— Не приду. Предоставь мне идти своим путем.
Я вырываю свою руку, шагаю по освещенной неоновым светом улице в ту сторону, откуда доносится шум мотора автобуса. Кёвари не отстает от меня.
— Так что же мне сказать остальным?
— Ничего. Постарайтесь обойтись без меня.
Он внезапно останавливается. Я ускоряю шаг — спешу на автобус.
Кёвари что-то кричит мне вдогонку, но я уже ничего не слышу…
В комнате общежития темно. Окно открыто, тем не менее в нос мне ударяет запах винного перегара. Койки Тилла и Бороша пусты, Силади спит, повернувшись к стене. Не зажигая света, я расстилаю одеяло, нащупываю подушку. Затем открываю шкаф, достаю свою сумку и принимаюсь укладывать вещи.
Силади шевелится, кряхтит, кашляет, поворачивается на другой бок.
— Это ты, Апостол?
— Спи, не разгуливайся, — говорю я шепотом.
— Барон пришел?
— Нет.
— А Борош?
— Тоже.
— Так чего же ты шепчешь?
Он садится, свешивает с койки ноги, сутулится, протирает глаза.
— Да спи же ты, — уговариваю я его. — Я не буду мешать.
— Который час?
— Одиннадцатый.
— Что ты делаешь?
— Ничего. Спи.
— Зачем укладываешь вещи?
— Просто так.
— Борош был прав, когда назвал тебя спесивой обезьяной. Чего ты нос задираешь?
— Ладно, согласен, прав так прав.
— Он говорил, что ты и Барон пришли сюда, чтобы подчеркнуть свое презрение к нам.
— Ты пьян?
— Не твое дело!
— Ты в десять раз спесивее.
— Принеси мне ведро. Вот тогда поверю, что ты не спесивый.
— Что?
— Прошу прощения, товарищ директор. Обойдусь и без него. А ежели приспичит, успею добежать до уборной.
— И не стыдно тебе?
— Ну как же, товарищ директор, конечно, стыдно. Ты точь-в-точь как мой бывший хозяин. Тот тоже был запанибрата с нами, а когда он перестал нуждаться в нас, то дал нам пинка под зад. Вы с Бароном и он одним миром мазаны.
— Вино тебя разума лишило.
— Кого что. Барона — реабилитация, Бороша — потаскушка, а тебя — наклонная плоскость, по которой ты катишься вниз на ягодицах. — Он хохочет. — Сейчас они, скорей всего, наступают. Не знаю только точно, кто на кого: Борош ли на Барона или Барон на девушку.
— Ты не видел ключей?
— Ну как же, видел.
— Где?
— У коменданта на столе.
— Мои?
— Нет, от дверей общежития.
— Иди ты к черту.
— Пошел бы, да боюсь упасть. Мне, старик, хмель сначала ударяет в ноги, а уж потом в голову.
Во мне все кипит, я продолжаю искать ключи. Зажигаю свет. Силади прикрывает глаза ладонью. На койке Тилла валяется распечатанный конверт. Беру его в руки, сверху гриф министерства и министерский штамп. Письма в нем нет.
Силади снова ложится, отворачивается к стене.
— Выключи свет, старина, — просит он. — Если загажу блевотиной стену, ты будешь отвечать.
— Давай помогу тебе выйти, а?
— Лучше дай выпить чего-нибудь покрепче. Есть у тебя?
— Нет.
— Жаль. Завтра Барону опять раскошеливаться. Он уже говорил тебе?
— О чем?
— О прощальном ужине. Его снова возводят в директора. Говорил, ох и мину же ты скорчишь, когда узнаешь.
Сумка уложена, только ключей не хватает. Уйти? Пусть остаются здесь? Подожду Гизи на лестнице. А вдруг она ночует у матери? Может, не придет домой еще несколько дней? Надо найти проклятые ключи.