Наконец, на опушке леса забелелась поляна, где приютилась одинокая юрта, отбившаяся от других домов на самый край узкой и обрывистой речки Сосновки, которая теперь промёрзла до дна и была завалена снегом до верхней межи своих крутых берегов.
Небольшая квадратная дверь, обитая рваной оленьей шкурой и лежавшая как опускной люк на сильно скошенной стене, не была ничем припёрта. Человек в валенках открыл дверь и сбросил дрова в избу прямо через голову, потом с усилием протиснул в узкое отверстие своё длинное тело. В юрте было грязно и темно как в логовище зверя. Косые стены из тонких брёвен, прислонённых стоймя к бревенчатой раме вверху и ничем не скреплённых между собой, были хуже стен любого ярмарочного балагана, сколоченного на скорую руку. Для тепла хозяин обил их травяными матами собственной работы, но эти грубые травяные ковры примёрзли к дереву и почти совершенно исчезли под толстым слоем льда, налипшего снаружи. Все углы были наполнены толстыми ледяными сталактитами, подпиравшими крышу как колонны. Каждая щель на потолке была опушена изморозью, вплоть до неуклюжего камелька, наклонившего вперёд своё разверстое устье. Из трёх окон юрты два были заглушены для тепла и наполнены связками травы, тоже оледеневшими и сросшимися вместе. В третьем окне тускло поблёскивала льдина, заменявшая стекло и запорошенная снаружи снегом. В общем это был настоящий ледяной дом, и казалось, что деревянная оболочка его совершенно не нужна и могла бы отвалиться долой без всякого ущерба для крепости и тепла, если бы доски и жерди не вросли так крепко в лёд.
Впрочем, хозяин юрты слишком привык к её внутреннему виду и убранству, чтобы обращать на него внимание. Он поспешно поставил дров в камин и принялся растапливать огонь. Потом он отряхнул снег с одежды, сложил остальные дрова в тёмном углу за камином и по пути вымел пол. Когда он в последний раз заглянул в угол, по лицу его пробежало выражение удовлетворения. Трудное это было дело, таскать каждый день дрова из лесу, но он исполнял его неукоснительно, не обращая внимания на холод и непогоду. Пришельцы в Пропадинске, не имея собственных собак, покупали дрова у туземцев, но он не считал возможным покупать за деньги чужой труд при каких бы то ни было обстоятельствах и проводил своё убеждение в жизнь с непоколебимым упорством, не взирая на морозы и грубые мозоли, набегавшие на его тонких ладонях.
Растопив огонь, он принялся за приготовление обеда. Если бы какой-нибудь туземец мог видеть продукты, которыми он обходился, то удивление, которое они питали к этому странному человеку, усилилось бы вдвое. Среди бесхлебной страны, питающейся исключительно мясом убитых тварей, на этом одном столе не было ни мяса, ни рыбы. Хозяин юрты издавна был вегетарианцем и был так же неспособен изменить свои взгляды и вкусы и начать питаться мясом, как неспособны на это лебедь или лань. В первый месяц после своего приезда, под влиянием уныния, возбуждённого рассказами старожилов, он сделал одну или две попытки над животной пищей, но мысль о том, что для его существования уничтожена жизнь, привела его в ужас, и после первого обеда он слёг в постель, поплатившись лихорадкой и расстройством пищеварения.
Самый воздух на Пропаде был пропитан убийством. Куропаток стреляли у порога, оленей закалывали на льду реки, коров глушили обухом прямо на улице. Но Веревцов с детства не мог выносить вида и запаха крови и теперь, окружённый этой охотничьей атмосферой, чувствовал, что его отвращение к ней возросло в сто раз больше прежнего.
Тем не менее, после своей неудачной попытки ассимилироваться, он стал утверждать, что дело не в вегетарианских убеждениях, а просто его организм не выносит животной пищи. Другие пришельцы всецело приняли туземную пищу и обходились без дорогого хлеба, и ему казалось, что он оскорбит их, настаивая на своём вегетарианстве. Но про себя он не мог без дрожи вспомнить день своей несчастной попытки и даже до сих пор чувствовал на себе пятно от этого неудачного желания иметь свою долю в общей цепи истребления.