Анна приходила вечерами, когда была свободна от ночной смены, но никогда не оставалась до утра и никогда не приглашала его к себе домой, что, впрочем, не вызывало у него любопытства, так как он знал, что за ней ухаживает некий мужчина, и на него она имеет виды к старости, хотя и считает его рохлей. Предполагалось, что женщина просто не хочет быть скомпрометированной перед ним и перед соседями. У неё был взрослый сын и трое внуков; невестка была намного старше сына, и Анна обвиняла её в том, что она совратила её сына-мальчишку, а потом привязала его к себе детьми.
- Если они живут спокойно, да и ради бога! – говорил ей Егор.
- Никогда её не прощу! – не смирялась женщина.
Однажды, лёжа в постели, она говорила:
- Ты знаешь, а я ведь так никого и не любила, то есть не любила вообще.
- Что так?
- Так, как-то не сложилось… Может, мужа только… Но страсти не было.
Егор Иванович вспомнил свою первую ночь с ней, её первобытный животный стон в экстазе; она говорила позднее, что не ожидала от себя такого, так как пьяной ей никогда не бывает хорошо.
- А ты не материшься после этого, - почему-то говорила она потом.
Он не понял, был ли это вопрос или раздумье, удивлённо посмотрел на неё и спросил:
- Почему мне надо было материться? Не понимаю… Нет, конечно, я ругаюсь матом, иногда очень сильно, но только по работе.
Недели через две пришлось переехать домой, нужно было освобождать съёмную квартиру. В тот же вечер позвонила Анна, сказала, что не сможет прийти сегодня, потому что приехал тот самый её ухажёр; мужчина отнёсся к этому спокойно, пообещав, что подождёт до следующего раза, но потом решительно набрал её номер, осенённый догадкой.
- Почему ты звонишь? – отвечала она. – Я просила не звонить мне домой!
- Так ты спишь с ним?!
- И что тут такого? – был её ответ.
- Ясно! Не звони мне больше, - прекратил он разговор.
Сказать, что он был сильно расстроен, - нельзя, было только немного досадно, что не выяснил это раньше.
На следующий день по приезду домой, решив побриться, он не нашёл своего бритвенного станка, но нашёл Володину записку, что сын сломал свой бритвенный прибор и вынужден был взять прибор отца, поскольку новый он сам уже не сможет купить. Сломанный был
10.
тут же, и, осмотрев его, отец не понял, каким образом можно было нечаянно его поломать.
Он не придал этому особого значения, но заметил следы крови на станке, а в бельевой корзине полотенце, испачканное кровью, и понял, что Владимир порезался при бритье. Положив полотенце обратно в корзину, решил, что постирает скопившееся там бельё позднее, а побриться можно старой электрической бритвой. Днём пришла в голову мысль, что по пятнам крови на полотенце можно сделать анализ на отцовство, но ему тут же стало стыдно от такой мысли, гадко и нехорошо, словно нечаянно плеснул себе в лицо вонючей жижей из лужи. Как бы там не было на самом деле, но Владимир его сын, родной или не родной, но сын, отношение к которому у него никогда не изменится.
Дня через три, поздно вечером, в прихожей раздался звонок, за дверью стояла Анна. Было непонятно сначала, как она отыскала его, но, поразмыслив, нетрудно было догадаться, что адрес ей дали на той квартире, где они встречались. Она с порога повисла на нём, плача и прося простить её, что не сказала всё сразу, говорила, что любит его, что измучилась, страдая, что рассталась с тем мужчиной, но Егор Иванович отвечал, что всё кончено, что всё ещё любит жену и знает, что они снова будут вместе. После его слов она обмякла, отстранилась и достала платок из кармана пальто, кое-как вытерла глаза, размазав тушь, сказала потерянным голосом:
- Как я пойду? – затем повернулась к двери.
- Прости и ты меня! – сказал мужчина.
Она взялась за ручку двери:
- Помнишь, я говорила, что не любила никогда? Лучше б - не любила!
Прошло семь месяцев, Ирина позвонила мужу, радостным голосом сообщив, что Катя родила дочь, рослую, крупную, абсолютно здоровую, что с ними всё хорошо, и, возможно, скоро они приедут к нему; а ещё через два месяца, в июне, вернувшись домой с работы, Егор Иванович открыл дверь и остолбенел: в прихожей перед входом стояла Ирина и Владимир с Катей. Оправившись от шока, обнял жену, Владимира, подошёл к Кате, посмотрел на неё внимательно и сказал:
- Ну, здравствуй, дочь! – потом обнял её и прижал к груди.
В это время Ирина принесла спелёнатую по грудь внучку, спонтанно двигавшую руками, спрятанными в глухие рукава рубашки, из которых не было видно её пальчиков, передала ему. Ребёнок перестал шевелиться, внимательно глядя ему в глаза, затем ротик её медленно растянулся и она опять радостно, резко и импульсивно взмахнула обеими руками.
- Господи! – воскликнула Катя, стоящая в обнимку с Владимиром. – Она улыбается!
Егор Иванович прижался щекой к пелёнке и передал младенца матери. Владимир обнял его за плечи, и они прошли в комнату.
После ужина, уже в постели, Ирина говорила ему:
- Знаешь, я ведь солгала, что изменила тебе.
- Вообще-то, мне почти наверняка было это известно.
- Мне пришлось так сделать, потому что дети очень любили друг друга, и Катя была на пятом месяце.
- Ты у меня самая лучшая!
- И ещё… - она помолчала. – Мне кажется, что они сами обо всём догадываются.
- Я тоже так думаю, потому что после вашего отъезда в ванной осталось полотенце
11.
со следами крови. Владимир порезался, когда брился. И мне кажется, что сделал это специально.
- Да что ты говоришь?! – изумилась жена.
- Да, вот так!
- Это - что?!. Он хотел, чтобы ты сделал тест?!
- Вот именно.
- И ты сделал?!
- Нет! Что ты?! Зачем мне это?
Ирина крепко обняла мужа.