Калюун, самый удалый из чаунщиков, олени которого взяли не один приз на разных бегах от Чауна до Колымы, вернулся последним. Он вёл за собою на длинной привязи трёх или четырёх оленей. То были присталые, покинутые по дороге различными ездоками, на попечение того, кто будет ехать сзади всех.
— О-о! — смеялись чукчи, глядя на этот поезд. — Предводитель кочевья едет! Друг, где твой кочевой караван?
Кочевой караван обыкновенно движется шагом.
— Близко! — отшучивался Калюун. — Да и стадо тут же. Что, мох найдётся ли? Ваши копыта весь мох вытоптали!..
— Что делать? Олени пристали, — объяснил он потом зрителям. — Только третьего дня приехал с Чауна!..
Молодые парни, собиравшиеся состязаться в пешем беге, уже давно сгорали от нетерпения. Маленький и невзрачный Келеккак, бедный родственник Акомлкжи, проживавший в качестве пастуха при его стадах, подбежал ко мне с озабоченным видом.
— Хочешь ставить, так ставь! — заговорил он без обиняков. — Молодые люди хотят бежать. Видишь, солнце перевалило через макушку неба. До вечера ещё много работы!..
Я велел одному из своих спутников достать обещанную ставку.
— Только поставь побольше! — сказал Келеккак. — Далеко будем бежать! Жалко наших ног при малой ставке!
— А тебе какая забота? — возразил я шутя. — Разве ты возьмёшь? Твои ноги что-то коротки!..
— Пусть коротки! — возразил Келеккак уверенно. — Всё равно возьму! Ставь ставку! Замедление ты!..
Ставка вызвала одобрение всех присутствующих. Она состояла из полукирпича чаю и папуши листового табаку, что представляло по южносибирским ценам стоимость немного более полтинника, но мне обошлось не менее двух рублей, а у окрестных жителей представляло меновую цену двух молодых оленей. Келеккак и его товарищи тотчас же стали приготовляться к бегу. Они снимали обувь и верхнее платье и оставляли на себе только нижнюю одежду, сделанную из тонких и мягких шкур, и тонкие меховые чулки, надетые шерстью внутрь, запущенные под шаровары и плотно затянутые шнурками вокруг щиколотки. В руках у каждого был короткий и крепкий посох с широким роговым наконечником, для того чтобы подпираться во время бега. Всех участников бега набралось человек двенадцать. Большая часть их сгруппировалась около ставки, нисколько не заботясь о том, чтобы выровняться в линию, и дожидаясь только, чтобы последние покончили переодевание. Плотная фигура Акомлюки заметно выдавалась между другими.
Он не снял кукашки и только плотнее затянул пояс вокруг стана и неподвижно стоял, опираясь на посох, весь наклонившись вперёд и готовый каждую минуту сорваться с места. Трое молодых ламутских парней, тоже пожелавших принять участие в состязании, тощих и низкорослых, с ногами, похожими на спички, выглядели рядом с ним просто пигмеями.
— Как весенние телята возле сохатого! — самодовольно говорил чукча, поглядывая на группу молодых людей. Старые ламуты стоявшие в толпе, только поддакивали. Они слишком боялись чукч и зависели от них, чтобы защищать перед ними своё национальное достоинство. Даже степенный Пэлэпка — Павел (Павел Филиппов), капрал[21] рода Балаганчиков, счёл своим долгом заметить на ломаном чукотском языке:
— Ламуты слабее, ламуты мало едят! Никогда еды нет — оттого!..
Как только последний из переодевавшихся поднялся с земли, вся группа кинулась врассыпную, толкая и перегоняя друг друга, но всё-таки, видимо, стараясь сберечь свои силы для дальнейшей части состязания. Ввиду важности ставки бег предполагался далёкий. "Пока обессилимся! Пока мозг в костях не сожмётся!" — говорили парни. Решающее значение, конечно, должно было принадлежать обратной половине пути, по направлению к стойбищу.
Зрители стояли, не расходясь, и смотрели вслед убегавшим. Я стал искать глазами Толина. Они стояли с Амрилькутом в стороне и о чём-то оживлённо разговаривали. Я подошёл слушать.
— Я тебе опять говорю, — настаивал Амрилькут, — не гонись ты за призом! Их умы все против тебя! Ещё испортят тебя, да!.. Если нельзя не состязаться, сам останься сзади, приезжай третьим или четвёртым!.. Дай другим потешиться!..
Толин упрямо тряхнул своими длинными серьгами.
— Скажи ему, Вэип! — обратился ко мне Амрилькут с огорчённым видом. — Он русских любит, может, тебя послушает!..
— Я как стану сзади оставаться?.. — проворчал Толин. — Люди хотят обогнать, а я стану оленей удерживать?.. Пусть колдуют! Мы тоже найдём вдохновение!..
К моему удивлению, Энмувия, который вчера так неотвязно преследовал Митрофана, не побежал вместе с другими.
— А ты чего? — насмешливо обратился к нему Селиванов. — А ещё, говорят, лёгкий человек!
Энмувия печально посмотрел на него.
— Худо! — сказал он со вздохом. — С утра занемог. Чай пил плохо. Еду не ел. Теперь всё тело дрожит!..
— Отчего заболел? — допытывался Селиванов.
— Кто знает? — ответил Энмувия уклончиво. — Людей с твёрдым сердцем слишком много, мужчин и женщин!..
— Видишь! — сказал Селиванов с негодованием, уразумев намёк и обращаясь на этот раз ко мне. — Только у них ума, чтобы портить друг дружку. Давеча Толиновых оленей, а теперь и до людей дошло!..
Каляи отыскивала меня в толпе.
— Друг! — сказала она просительно. — Ты обещал поставить и женщинам. Поставь скорее! Я не в силах дожидаться. Сами ноги так и убегают. Поставь, пожалуйста! Пусть и из нас кто-нибудь потешит душу, русскую ставку возьмёт!
Я поставил ставку и для женщин. Они оказались гораздо азартнее мужчин и толпою бросились вперёд, не давая себе даже времени раздеться и кое-как на бегу развязывая оборы и сдёргивая через голову мохнатые верхние кэркэры. Толстая Виськат не преминула запутаться в собственной волочащейся штанине и тут же около стойбища ткнулась лицом в снег, вызывая смех и вольные шутки зрителей. Вместе со взрослыми девками и молодыми бабами побежали и молоденькие девочки, которые не могли иметь никакой надежды добежать даже до половины бега. Маленькая Уанга тоже ковыляла сзади всех на своих коротких ногах. Через четверть часа женщины, в свою очередь, потерялись из глаз, растаяв в сверкающей снежной белизне речной долины. Ожидать возвращения обеих партий приходилось долго, ибо пеший бег, конечно, происходит гораздо медленнее оленьего.
Етынькэу посмотрел кругом. Акомлюки и Умки не было. Все те люди, столкновение которых могло оказаться опасным, были в числе участников бега. В его голове неожиданно родился мудрый план.
— Если бороться, — громко заговорил он, — надо теперь начинать. Вечер приближается. Когда ещё окончим! Кто хочет бороться, пусть бежит греться, — заключил он, входя в роль хозяина. — А ты давай ставку!..
Человек тридцать из присутствующих, все, кто, был помоложе, побежали толпой по общей дороге. Это была уже третья партия состязавшихся. Етынькэу, отыскав место поровнее, заботливо утаптывал ногами снег и убирал прочь сучья и щепки. Люди, побежавшие греться, тоже скрылись из глаз, но вместо них на горизонте показалось несколько движущихся точек, которые, конечно, должны были принадлежать партии женщин. Бег молодых парней должен был простираться гораздо дальше, и для них было ещё рано появиться на поле зрения.
Женщины постепенно приближались к стойбищу. Они растянулись в длинную линию с огромными промежутками и, видимо, изнемогали от усталости. Все силы их ушли на стремительность первоначального порыва. Большая часть уже думала не о ставке, а о том, чтобы как-нибудь добраться до стойбища. Иные ложились лицом на снег и лежали неподвижно, ожидая, пока подойдут бывшие позади. Только Каляи и ещё одна молодая девушка, лет восемнадцати, разгоревшаяся как огонь и выпроставшая плечи и грудь из широких рукавов корсажа, ещё имели силу бежать взапуски. Каляи, впрочем, успела добежать первая и, схватив чай и табак, бывшие на ставке, в обе руки, изнеможенно опустилась на землю. Лицо её посинело от напряжения; растрёпанные косы были покрыты густым слоем мохнатого инея; на бровях, на ресницах — везде был белый налёт. Она хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни слова и только громко и часто дышала, как загнанная лошадь. Девушка, прибежавшая сзади, с досадой сдёрнула свой корсаж ещё ниже и повалилась навзничь в сугроб рыхлого снега.