Оказавшись в своем кабинете, он же комната для следствия, фотолаборатория, архив и прочее, — стол, два стула, сейф, шкаф для личных вещей задержанных, на подоконнике искусно выполненный из крабового панциря парусник, на стене морские часы и карта, — оставшись здесь один, он вдруг почувствовал, как ему сейчас не хватает Логунова. Земцев посмотрел на часы и позвонил дежурному, спросил, готова ли машина и кто поедет старшим. Ходу «Орлецу» до острова часа три — три с четвертью, но лучше выслать машину заблаговременно: дорога до Малого не сахар. И еще ему хотелось, чтобы старшим ехал непременно лейтенант Белецкий. Парень он интеллигентный, москвич, Тане будет приятно; к тому же он сумеет деликатно подготовить ее к случившемуся.
Да, не приключись с Борисом беды, вдвоем они бы наверняка раскрутили это дело. То ли им еще приходилось! Теперь Борис вне игры, и, по всей видимости, надолго. Одному будет сложно, Земцев это знал. И дело вовсе не в том, что в нужный момент он лишился первоклассного переводчика. Борис тонко чувствовал ситуацию; У него был нюх на запутанные дела. Не раз Земцев был свидетелем тому, как хитроумно построенный Логуновым допрос ставил в тупик завравшихся нарушителей. Без сомнения, Борис обладал талантом детектива.
Они с Логуновым работали по-разному: Борис быстро, легко, словно шутя; ему же необходимо было сначала приглядеться, покопаться в судовых документах, поразмыслить наедине. Логунов вел дознание, будто решал математическую задачу: малейший просчет нарушителя он схватывал мгновенно и, уцепившись, тянул эту ниточку до конца, пока не распутывал весь клубок. Земцеву важен был психологический фон дела — не просто уличить запирающегося нарушителя во лжи и добиться объективных показаний, а подвести его к мысли сделать эти признания добровольно. От таких дел он получал истинное удовлетворение: значит, ему удалось что-то сдвинуть в человеческом сознании, перевернуть в психологии этих людей — в принципе не преступников, а простых тружеников, оказавшихся волею обстоятельств в безвыходной ситуации.
Логунов и он, Земцев, дополняли друг друга. Вдвоем у них хорошо получалось. За Борисом было блестящее знание языка (как-никак иностранный факультет), тонкий аналитический ум, молодость, в конце концов; зато за ним, Земцевым, — терпение и опыт, а это тоже не пустяк.
Земцев пришел в пограничные войска сравнительно недавно, четыре года назад, но уже зрелым человеком. За плечами была большая жизнь: после седьмого класса работал на заводе токарем, потом армия, служил связистом, потом уволился в запас, работал во Владивостоке на Дальзаводе. Заочно окончил школу, юридический факультет университета. Когда предложили служить в погранвойсках, согласился сразу, не раздумывая: где еще себя проверишь как юриста, если не здесь? Язык выучил уже на Курилах, самостоятельно. В принципе этого от него никто не требовал, дознаватель работает в паре с переводчиком, но, чтобы по-настоящему вникнуть в дело, язык надо знать. А Земцев в любое дело, к которому имел хотя бы малейшее касательство, привык вгрызаться основательно. Никто не ведал, чего это ему стоило. Еще будучи радистом, он стал терять слух. Но об этом не узнала ни одна душа, да и сейчас, кроме жены, никто не догадывался. Земцев прекрасно освоил артикуляцию. Вот и язык ему пришлось изучить дважды: сначала фонетику, потом артикуляцию. Правда, с Борисом ему тягаться трудно, но без переводчика он обходится спокойно, японцы пока не жалуются.
Он взял со стола листок бумаги и бегло прочел объяснительную шкипера. Как он и ожидал, ничего существенного в ней не было: обтекаемые фразы, никакой конкретности, сплошной туман. Придется Абэ Тэруо писать объяснительную еще раз, чтобы вспомнить кое-какие детали и подробности из исчезнувшего журнала лова. Он отложил листок и откинулся на спинку стула. Прямо перед ним на сейфе лежал подарок Ковалева. Земцев его не вскрывал. «Интересно, что там удумал Стас? В одном он уже был прав: сомнения меня замучают, как пить дать замучают».
Земцев придвинул к себе тетрадь молодого матроса Мияко Хираси и стал ее листать. Он не ошибся, это был дневник. На первой его страничке, обрамленная незатейливым орнаментом, была вклеена крохотная фотография милой девушки. Записи чередовались неплохими набросками — в разных ракурсах варьировалось личико все той же девушки. Под каждым рисунком стояло ее имя — Ёсико. Что касается самих записей, здесь Земцев, сколько ни старался, ничего не мог разобрать, почти ни одного слова. Видно, у этого Хираси было не все благополучно в школе с чистописанием. Он захлопнул тетрадь и достал из ящика стола сигареты. Земцев курил редко, пожалуй, лишь когда размышлял в кабинете, наедине, вот как сейчас. Это были легкие японские сигареты «Хоуп» («Надежда»). Борис всегда подтрунивал над ним: Земцев, мол, ловит надежду только в одиночку. Дмитрий прощал эти шалости, он многое ему прощал: на Бориса нельзя сердиться, такой он человек.