— Как же! Восходящая звезда эстрады. Кумир японской молодежи.
Земцев шагал к пирсу с ощущением вновь обретенной уверенности. От души как-то сразу отлегло. Что ни говори, а когда один взваливаешь на себя солидный груз, очень даже просто не рассчитать силы. Но вот в критическую минуту, в «мертвой точке», кто-то подставляет свое плечо, и ты вдруг чувствуешь: ничего, ты еще в порядке, тянуть еще можешь, есть порох…
«Мертвая точка» миновала. Он снова готов был действовать.
Громовой старался казаться спокойным. Подчеркнуто спокойным. И был предельно краток. В такие минуты Земцев очень уважал своего начальника. Тот не закатывал истерик, не кричал, не стучал кулаком по столу, не грозил парткомиссией и гауптвахтой. Это не всякому дано.
— Дмитрий Алексеевич, я не буду квалифицировать ваши действия. Вы человек военный и обязаны отдавать себе в этом отчет. — Громовой остановился против его стола. — Извольте сейчас же, не медля ни минуты, написать объяснение. Или рапорт. В том случае, если не согласны с моими действиями. Разумеется, от дознания я вас отстраняю.
За майором захлопнулась дверь.
Земцев остался один.
Некоторое время он сидел не двигаясь, потом отодвинул ящик стола и положил перед собой чистый лист бумаги.
13
САВАДА ЦУНЭО. 1911 года рождения, уезд Мацумаэ, г. Фукусима, беспартийный, образование 4 класса, женат, 2 детей, моторист, не судим. Проживает в г. Нэмуро, ул. Котохыра, 9.
«На море я работаю больше пятидесяти лет. Сначала матросом, потом масленщиком, потом мотористом. У меня сын и дочь, трое детей умерли. Сын — Савада Коити, плотник по ремонту шхун, дочь замужем за рыбаком. У Ямомото я работаю больше двадцати лет, сначала у отца, теперь у сына.
Промысел мы вели в районе Сапкаку. На каком удалении от берега, я точно не знаю — нахожусь все время в машине, кроме того, у меня плохое зрение. Где вести промысел, хозяин и шкипер с командой не советуются и никогда не спрашивают ее согласия. Мы можем только догадываться и молчать — кому хочется потерять работу в разгар сезона?»
«Существовал ли на шхуне журнал промысла?»
«На всякой шхуне должен быть журнал промысла. Ведет его гёротё — начальник лова — или сам сендо».
«Вы ранее задерживались в советских водах?»
«Много раз задерживался. Но меня отпускали».
Земцев подводил итоги. Плюс к плюсу, минус к минусу. Картина вырисовывалась малоприглядная. Где-то он ошибся, допустил просчет, но где? Вновь и вновь он проигрывал в памяти события, отдельные разговоры, реплики, жесты и старался понять, почему все сработало вхолостую. Да, он выиграл время. Не важно, какой ценой, но выиграл. Да, команда была на пределе, хозяин со шкипером чуть не передрались. Но не больше того. Правда, в его отсутствие кто-то пытался сунуться в машину, но в последний момент раздумал, а Грибкову не удалось разглядеть, кто это был. Потом, после разгрузки, Скрабатун обшарил и простучал с Грибковым всю шхуну, но вернулся ни с чем. Журнал лова как в воду канул. Может, так оно и было в действительности, а он слишком поспешно ухватился за ошибочную версию и пошел по ложному следу? Может, в записке сендо это была не более чем фраза, а не ниточка, за которую следовало сломя голову цепляться?
Трудно сказать, зачем он это делал — искал ошибки, анализировал — и на что рассчитывал вообще в положении, когда от него уже ровным счетом ничего не зависело; скорее всего, по привычке, выработанной годами службы. Но он знал твердо другое: механизм дознания уже приведен в действие и его трудно остановить. Значит, поезд придет по назначению, если в его расписании все было рассчитано правильно.
Теперь ему ничего не оставалось, как ждать и заполнять этот вот лежащий перед ним чистый лист бумаги всякими оправдательными или саморазоблачительными фразами. Говорят, чем больше себя ругаешь в объяснительной, тем легче выходит наказание. Начальству это нравится, когда ты сам бьешь себя в грудь и клятвенно заверяешь больше никогда не повторять ошибок и не ослушаться.
Земцев в который раз отложил ручку — писать не мог.
Мысли снова возвращали его к дознанию.
«А этот любитель Сидэки Сёйдзё не такой уж простак, каким хочет казаться. — Он вспомнил лицо молодого Отомацу и его свободную, раскованную манеру держаться. — Он играет в примитива, и, надо отдать должное, неплохо играет, у парня есть талант. С ним можно было поработать — такие, бывает, заигрываются, — но все опять же упиралось в нехватку времени».