И, конечно же, под религией он понимал христианскую религию. В его эпоху так сказал бы каждый, хотя в основном подобное восприятие диктовалось соображениями национальной или европейской гордости. Лютер же говорил так, поскольку испытал полную несостоятельность какого-либо иного подхода к Богу, помимо самораскрытия в Иисусе Христе. "Не может быть основания иного, нежели то, что заложено в Иисусе Христе, Господе нашем".
Природа, история и философия
Природа не способна явить нам Бога. Природа воистину неописуемо прекрасна, и всякая частичка творения раскрывает нам созидательные дела Божьи - только имей желание увидеть их. Но именно здесь и возникает сложность. Если человек верит в благодеяния Божьи, то его заставит трепетать от изумления и счастья пробуждающийся рассвет, когда ночь уже не ночь, а день еще не день, но свет незаметно рассеивает мглу. Сколь изумительны облака, воздвигаемые на небе без опор, и твердь небесная, держащаяся без помощи колонн! Как прекрасны птицы небесные и цветы полевые! "Если удастся вам понять одно-единственное зернышко пшеницы, то вы умрете от удивления". Во всем этом присутствует Бог. Он во всякой твари, как внутри, так и вовне, объемлет всю ее, пребывает над ней и под ней, перед ней и за ней; то есть не может быть ничего, более присущего внутренне всякой твари и скрытого в ней, чем Бог. "Ибо мы Им живем и движемся и существуем". Вне Его - только небытие. Бог наполняет всю Вселенную, но Он не ограничен Вселенной. "Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо. Ты там; сойду ли в преисподнюю и там Ты!" Но кто все это видит? Лишь вера и дух. Беда Эразма заключалась в том, что его не поражало чудо развития ребенка во чреве матери. Он не размышлял над браком в благоговейном удивлении, не восхвалял и не благодарил Бога за чудо цветка или за силу, дающую прорастающему зерну способность сокрушать камень. Он смотрит на эти чудеса подобно корове, взирающей на новые ворота. Недостаточность веры подтверждается неспособностью удивляться, ибо природа являет откровение лишь тем, кто уже имеет откровение Божье.
Не лучше обстоит дело с историей, которая также неспособна явить Бога, ибо вся история с первого взгляда представляется лишь комментарием к тексту. "Он низвергает могущественных со своих престолов и возвышает к могуществу людей низкого звания". Бог позволяет на какое-то время главенствовать на мировой сцене могучим империям - Ассирии, Вавилону, Персии, Греции и Риму. Затем, когда одна из них переполнит чашу терпения своей самонадеянностью, Бог помещает меч в руку следующей, позволяя ей повергнуть во прах хвастунью, чтобы, в свою очередь, самой быть поверженной, возгордившись от своего могущества в истории. И вновь мы встречаем тему, характерную для августинианства, поскольку для Августина история лишь иллюстрирует человеческую жажду власти и справедливость смирения высокомерия Богом. "Но, может быть. Бога развлекает этот театр марионеток?" - задается вопросом Лютер.
Еще большее смущение вызывает признание того, что очень уж часто Бог не низвергает могущественного и не возвышает к власти людей низкого звания. Вместо этого Он оставляет их существовать в мерзости запустения без должного воздаяния. Во всей истории мы видим святых, которых презирают и отвергают, отталкивают, оскорбляют и втаптывают в грязь. Иосиф, например, без достаточных на то причин был схвачен своими братьями, брошен в колодец, продан измаильтянам и уведен в египетское рабство. И именно за свою честность он был вознагражден обвинением в прелюбодеянии и брошен в темницу. А Деве Марии, после того, как ангел Гавриил возвестил, что ей предстоит стать матерью Всевышнего, пришлось выносить подозрительность своего мужа. Иосифа можно понять, поскольку он еще не жил со своей женой, а она в течение трех месяцев отсутствовала вместе со своей двоюродной сестрой Елизаветой. И совершенно естественно, что он не мог верно понять ее положения до тех пор, пока ангел не посетил его во сне. Но отчего Богу надобно было наставить Иосифа лишь после того, как Мария претерпела позор?
Некоторые из бедствий, обрушившиеся на праведных, были, по мнению Лютера, работой дьявола, и в этом вопросе он следовал известной августианской концепции дуализма - извечного конфликта между градом Божьим и земным городом, которым правит сатана. Таким образом, Лютер мог смириться с беспорядками, поскольку дьявол обязан выступать против веры, а беспорядки есть доказательство того, что вера присутствует и подвергается нападению. Но не всегда ответственность за смуту несет дьявол. Бог проявляется и в противоречиях. Деве Марии надлежало пройти через позор, прежде чем быть прославленной. Иосиф должен пережить унижение ложного обвинения - лишь после этого он может стать первым лицом в Египте и спасителем страны. В подобных ситуациях Бог проявляет Себя косвенным образом. Иосифу предстояло пройти через ужасные душевные муки. Он восклицал: "О, если бы только я мог вернуться к своему отцу!" Но затем брал себя в руки и говорил: "Держись. Лишь бы вырваться из этой темницы. Держись. Лишь бы не умереть в бесчестье в тюрьме! Держись". Подобные сменяющие друг друга волны тревоги и спокойствия были обычным для него состоянием, пока он не увидел в происходящем руку Божью.
Нет спасения от ужасов тьмы, поскольку Бог "прежде, чем стать Богом, должен первоначально представиться дьяволом. Невозможно достигнуть небес, не спустившись сперва в ад. Невозможно стать детьми Божьими, не побывав сперва детьми дьявола. Равным же образом, прежде чем ложь мира будет распознана, она первоначально должна быть принята за истину".
Должно быть так. И все же Бог, в сущности, не оставил нас. Он просто скрылся, и напрямую мы не можем отыскать Его. Отчего Бог предпочел скрываться от нас, мы не знаем. Но знаем мы и то, что по природе своей неспособны пребывать в присутствии Его славы. "Давид не говорил с абсолютным Богом, встречи с Которым должно бояться, ибо она несет нам смерть, - ведь природа человеческая и абсолютный Бог несовместимы. И совершенно определенно, что в присутствии славы Божьей природа человеческая неминуемо должна погибнуть. Поэтому Давид говорил не с абсолютным Богом, но с Богом, облеченным в Слово и скрытым в нем".
Не может явить Бога и философия. В этом утверждении Лютер отчасти повторял поздних схоластов, на чьих работах он взрастал. Оккамисты разрушили концепцию синтеза Фомы Аквинского, согласно которой природа и разум проходят неизменно установленными стадиями развития к благодати и откровению. Взамен эти богословы предложили существование огромного разрыва между природой и благодатью, между разумом и откровением. Столь огромного, что философия и теология вынуждены обращаться к двум отличным друг от друга типам логики и даже использовать две разновидности арифметики. Классической иллюстрацией этого является доктрина о Троице, предполагающая, что Три Личности есть единый Бог. Согласно человеческой арифметике, это представляется абсурдом, однако, согласно арифметике Божественной, этому следует верить. В данном вопросе Лютер пошел дальше своих учителей, высказав утверждение, что хотя согласно установлениям человеческой логики два плюс пять равняется семи, но если Бог объявит, что сумма равняется восьми, этому следует верить наперекор логике и наперекор чувствам. Во всем этом Лютер соглашался со своими учителями, однако подобные головоломки несколько тревожили его.
Несостоятельность философии представлялась ему наиболее очевидной и гнетущей в таких положениях, где его учитель, св. Августин, подчеркивал противоречия между человеком природным и человеком искупленным, углубляя при этом одновременно и ту пропасть, которая разделяет религию природную от религии, данной через откровение. Августин готов был допустить, что в чем-то человек все же подобен Богу, по образу Которого он сотворен. Грехопадение Адама стерло не все черты этого образа, но они ничего не говорили тому, кто не знаком с изначальным замыслом. Поздние схоласты утверждали, что подобно тому, как коровьи следы на лугу напоминают о корове лишь тому, кто ранее видел корову, так и троичная структура человека, обладающего разумом, памятью и волей, напоминает о троичной структуре Бога лишь тому, кто уже постиг эту доктрину. Лютер использовал всю эту систему логики целиком и применил ее куда более решительно и остро, поскольку для него данные проблемы носили не столько метафизический, сколько религиозный характер. Он обратился прежде всего не к структуре Бога, но к характеру Божьему. Структура Его остается неразрешимой тайной, и разумнее всего этой тайны не касаться. Но мы должны задаться следующими вопросами: Он благ? Он справедлив? Он благ по отношению ко мне? На сердце Августина снизошел покой после того, как он оказался под игом, ставшим благом для него. Лютер же так и не прекратил попыток разрешить эти старые и мучительные вопросы.