Но когда к рассвету ветер начал ужь слишком сильно завывать над черепичною кровлей, Густав Эриксон, спавший на постели рядом с женою, встал и отправился в мезонин к брату, проживавшему у него.
— Карл-Август! — закричал он, входя в комнату.
Тот приподнялся, смотря на Густава сонными глазами.
— Чего тебе?
— Вставай, пойдем собирать сети. Слышишь, какая на дворе страшная буря?
Август торопливо оделся и сошел с лестницы. Густав уже разбудил одного из рабочих и все трое молча направились к месту, где была привязана лодка.
Лодку отвязали. Двое взялись за весла, а Эриксон сел у руля.
Это было трудное, опасное путешествие. Сети оторвались от якорей и могли быть найдены только после долгих усилий. Они были изорваны и спутаны в беспорядочной куче, с трудом выделявшейся из-под покрывающего их слоя грязи и ила.
До самого полудня тянулась без перерыва работа. Мужчины промокли до костей, были голодны и сильно продрогли. Ветер словно ножом резал сквозь мокрую одежду, и дурное расположение духа искавших росло с каждою минутой.
Одного куска они так и не нашли, несмотря на усердные поиски в течение целого часа. Все усилия оказались бесполезными; пришлось оставить его там, где он был, пока погода не переменится к лучшему.
Эриксон сменил брата на веслах. Он приподнял шляпу и провел рукою по лбу, по которому, несмотря на ветер и дождь, каплями струился пот.
— Нечего делать, поедем домой, — сказал он.
Когда они вернулись, хозяйка ждала их с горячим обедом. Эриксон рассказал ей подробно все, как было. Он раза два кашлянул и глубоко вздохнул.
Жена заметила это.
— Что с тобою? Не простудился ли ты? — спросила она.
— О, нет, конечно, нет.
По окончании обеда Эриксон встал и подошел к окну.
— Подумать страшно, сколько сетей и неводов погибло в ату ночь, — сказал он. — По меньшей мере, на несколько тысяч раксдалеров... Конечно, хуже всего тем, кто только этим и живет.
Да, ветер наделал не мало бед. Он пронесся по всей местности, точно, эпидемия, порвал сети, разбросал рыбацкие принадлежности, разбил лодки. Один рыбак, выехавший с вечера далеко в глубь шхер, чтобы растянуть сети на новом месте, исчез, а несколько дней спустя приплыла его лодка. Она была замечена и вытянута на берег.
Два дня бушевала буря. Она унесла с собою последние следы лета. Пожелтевшие листья берез висели мокрые, поблекшие; как природу, так и людей охватило предчувствие зимы с ее замкнутостью, ее длинными одинокими вечерами и ее суровым, долгим, как бы летаргическим сном.
Высоко на горе, на расстоянии десяти минут ходьбы от моря, расположена маленькая крестьянская усадьба с домиком, выкрашенным в красный цвет. Построена она на скалах; сзади нее возвышается стройный сосновый лес; немного ниже, по правую сторону, лежит маленькое озеро с берегами, поросшими ельником, а внизу тянется полукругом долина, окаймлённая лесом и холмами, покрытыми дубняком.
Эриксон, живший в этой усадьбе, держал ее в аренде. Арендуемая им земля составляла часть большего имения и находилась во владении его семьи в течение целых трех поколений. Сын заступал место отца; он, как и отец, женился, растил детей, обрабатывал землю, ловил рыбу в море, жег хворост; семья разрасталось, хозяин старел и седел, ложился в могилу, а старший сын наследовал усадьбу и шел по стопам отца. Остальных братьев и сестер судьба разбрасывала по белу свету.
У последнего из владельцев было пятеро детей, двумя больше, чем у предыдущего. Младший из сыновей переселился на один из дальних островов, где и погиб в одну из северо-восточных бурь. Старшая сестра вышла замуж. Вторая отправилась в город и поступила там на службу. Старший сын женился, перевел на себя аренду и кое-как устроился.
Второй брат, Карл-Август, долго размышлял, куда ему себя пристроить. Это был человек несколько медлительный, с трудом приходивший к какому-нибудь решению, но раз это решение было принято, он упорно держался его. Он был набольшего роста, молчаливый и краткий в своих речах, говорил расстановисто, флегматично, но всегда был готов на работу, когда была нужда в его услугах или когда можно было заработать лишнюю копейку. Когда он был рассержен чем-нибудь или пьян, с ним опасно было вступить в столкновение. Но в обыкновенное время он шел своею дорогой, никому не вредя. За редкими исключениями, расположение его духа было ровное, спокойное, а когда он смеялся, то делал это так весело и добродушно, что все вторили ему.