На море разыгралась буря. Вода приняла резкий голубовато-серый оттенок, на верхушках волн подымались белые пенящиеся гребни и никто из местных жителей не решался ехать за необходимыми рождественскими закупками. Но Эриксону необходимо нужно было ехать на материк, и, захватив трех работников, он отправился с ними к берегу.
Лодки стояли в заливе, защищенном от ветра. Нечего было и думать о том, чтобы плыть на парусах. Эриксон с рабочими отвязали одну из глубоко сидящих в воде лодок, поло: жили в нее несколько запасных весел и все четверо сели у гребл, по два с каждой стороны.
В обыкновенное время один человек мог свободно двигать такую лодку. Но сегодня требовалось не мало усилий, чтобы пробить себе дорогу вперед. Ехать никто не отказывался, но все знали, что вопрос идет о жизни и смерти.
Переезд был не легок и гребцы, пристав к материку, должны были зайти прямо в трактир, чтобы подкрепить себя рюмкою водки. После этого рабочие вернулись к лодке, а хозяин пошел сделать некоторые закупки и пригласить к жене акушерку. Это была энергичная, широкоплечая, болтливая, обстоятельная женщина, которая никогда не соглашалась сразу на делаемое ей предложение, а начинала всегда с возражений. Она заговорила о дурной погоде и дальнем пути. По Эриксон упорно повторял одно: они приехали за ней и теперь слишком поздно ехать за другой. Так как она вовсе не имела серьезного намерения отказать, то очень скоро дала себя убедить, оделась потеплее и последовала за крестьянином, не переставая жаловаться всю дорогу на отвратительную погоду и на собачью жизнь, которую ей приходится вести, — даже в такой ужасный вечер, как сегодня, она не может посидеть спокойно дома.
Рабочие подали лодку к пристани. Они должны были держать и ее втроем, чтобы дать акушерке возможность сесть. По когда она увидала, как высоко подымаются волны и как мала лодка, она быстро отступила назад.
Казалось, вся поездка была совершена задаром. Заметно было по лицу Эриксона, что он начинает выходить из себя. Тем не менее, он сказал совершенно спокойным тоном:
— Нельзя брать назад своего обещания. Мы так же точно боимся за нашу жизнь, как и вы за свою. Но теперь на карте стоить еще и другая жизнь.
Убеждение подействовало. Акушерка села, продолжая ворчать. Люди взялись за весла и лодка отчалила.
Стемнело. Для непривычного глаза было бы невозможно различить дорогу в этом хаосе волн.и пены. Женщина замолкла и только вскрикивала всякий раз, когда лодка подымалась слишком высоко.
— Нечего бояться, — говорил Эриксон спокойным голосом, — нет никакой опасности.
Но это была неправда. Ветер усилился и даже привычному человеку трудно было не ошибиться в дороге. Но они все же двигались вперед, медленно и уверенно, не произнося ни слова. Чем дальше они ехали, тем больше свыкалась женщина с необычным для нее путешествием. Она закуталась в шаль с головою и прижалась на дно лодки, чтобы лучше защититься от ветра.
Все шло хорошо до последней скалы. Но здесь расстилался уже открытый фьорд. Волны стеною подымались на скалы. Перед глазами, казалось, возвышались целые горы белой пены. В темноте они слишком близко подъехали к скалам. Хозяин бросил взгляд на сидящих рядом с ним гребцов и увидел, что они тоже заметили опасность. Как молния, блеснула в его голове мысль, что если они направят лодку в сторону прибоя, не трудно будет выбраться на берег и спастись. Но тогда лодка разобьётся в дребезги, — лодка, которая ему так дорого стала и, вдобавок, они приедут домой слишком поздно. Он повернул судно и направил его на перерез ветру. Одну минуту оно стояло неподвижно на месте. Их четыре весла не могли справиться с силою волн. Приходилось, повидимому, уступить. Вот лодка двинулась только на один вершок, но, все-таки, двинулась. Еще один взмах веслами, другой, третий. И она пошла. Пошла вперед напротив ветра и час спустя проскользнула в залив, где вода была сравнительно спокойнее. Эриксон подмигнул глазом своему соседу, делая гримасу в сторону кормы, где сидела акушерка, завернутая в свою большую шаль.
«Хорошо, что она ничего не заметила».
Быстро плыла лодка по заливу; опасность была за плечами и все шло теперь хорошо. К утру в колыбели лежал большой, здоровый, толстый мальчонок.
— Хороший мальчик, — сказала, смеясь, акушерка, — для него стоило потрудиться.
Выйдя в спальню, Эриксон направился сначала к постели жены и крепко пожал ее руку. Затем, положив осторожно трубку на окно, он стал перед колыбелью, в которой лежал малютка, и несколько раз тихо засмеялся с влажными от радости глазами, посмотрел на жену и провел рукою по лицу.