— Право, у меня, кажется, слезы на глазах, — сказал он.
За последнее время Эриксон сделался чрезвычайно странным. Он был молчаливее обыкновенного и даже перестал интересоваться малюткою. По целым часам просиживал он на лестнице с трубкою во рту, бормотал что-то про себя, всматривался внимательно в лес, качал головою, закуривал вновь свою трубку и вновь смотрел на опушку леса, освещенную мягкими лучами заходящего солнца.
Иногда он шел в комнату и садился за стол. Вынув из комода большую записную книгу, до которой дотрагивались только он и жена, он раскрывал ее, брал листок чистой бумаги и начинал писать на ней кучу цифр, складывая, вычитая и деля их до бесконечности.
Жена пробовала было раза два заговаривать с ним в эти минуты, но он так резко оборвал ее, что она не решалась в третий раз повторять.
Однажды в воскресенье, — это было после Троицы, — муж вернулся домой из соседней фермы, где он был в гостях. Он был пьян и прошел прямо в спальню, где стояла колыбель. Жена боялась его в такие минуты и не смела ничего сказать ему. Но она пошла в кухню, чтобы наблюдать оттуда за ним. Он стоял перед колыбелью. «Я куплю лес и заработаю целую кучу денег. Слышишь, мой мальчик?» — бормотал Эриксон. Он повернулся к колыбели и посмотрел на ребенка, который проснулся и широко открытыми глазами поглядел на отца.
Tea была уже возле и тихо отстранила мужа.
— Побереги ребенка, — сказала она.
— Поберечь ребенка! — вскричал он и лицо его побагровело. — Побереги сама себя ты! Что это такое? Разве я не имею права смотреть на своего ребенка? Может быть, я уже не хозяин в своем доме?
— Да ну, чего ты так расходился, Эриксон? Чего ты кричишь? Я же тебе ничего дурного не сказала.
— Молчать! — закричал он.
И, прежде чем Tea могла опомниться, он схватил ее и потряс, затем ударил ее изо всех сил кулаком по плечу и отбросил на другой конец так, что она упала на деревянный диван, стоявший у стены.
Она услышала, как он хлопнул дверью и вышел вон из комнаты.
Она села на диван, склонила голову на руки и заплакала горькими слезами, качаясь из стороны в сторону в страшном порыве отчаяния. Она рыдала, как рыдают дети. А, как мог он это сделать? Она плакала не от боли, — нет. Она плакала от нанесенной ей обиды и от чувства безграничного озлобления. Ей казалось, что она никогда не будет в состоянии простить ему.
Ужаснее всего то, что ни один муж не бил своей жены только один раз. Это равносильно тому, когда кто начинает пить. Это всегда повторяется. Помочь тут нечем. Если он побил ее один раз, он будет бить ее еще и еще, будет бить много раз. И она должна будет всегда терпеть это, всегда. Вся ее будущая жизнь представилась ей одним безграничным несчастьем, бесцельным трудом без вознаграждений.
На другой день работа не спорилась в ее руках так, как прежде. Она хлопотала, как всегда, по хозяйству, но не могла справиться с своими мыслями. Воспоминание о перенесенном ею насилии возбуждало в ней неприятное, горькое чувство. Ей некуда было бежать, раз она должна была бежать от него.
Эриксон был также не совсем в своей тарелке. Но история его с женою не играла тут почти никакой роли.
С ним случилось то же, что и со многими другими людьми, тяжким трудом добывающими себе кусок насущного хлеба. Не любви принадлежала первенствующая роль в складе его жизни, в образовании его характера. Он женился, потому что ему нужно было кого-нибудь, кто смотрел бы за домом. «К тому же, она мне и нравилась», — прибавил он, впрочем, про себя. Но в жизни ему никогда не приходилось сталкиваться с более утонченным миром чувств. И вчерашний его поступок вовсе не служил предметом его сегодняшних размышлений. Он оставил только по себе какое-то неприятное, жуткое чувство.
А, кроме того, теперь, когда он был трезв, много было вещей, о которых он должен был подумать.
Ему казалось, что он, наконец, нашел то, что могло помочь ему пробиться в люди. Целые месяцы он ходил и размышлял, высчитывал и со всех сторон обсуждал занимавший его вопрос, пока не уяснил его себе во всех подробностях. Он засунул руку в карман, достал табаку, закурил трубку и сказал себе, что дело, наверное, пойдет. Оно не может не пойти. И, прежде чем соседи успеют опомниться, он будет самым богатым человеком в околодке и его мальчику не придется вступить в жизнь с пустыми руками, как пришлось Эриксону.
Это продолжалось несколько дней.
Однажды вечером Эриксон вернулся домой в самом хорошем расположении духа. Он рассказал рабочим массу анекдотов и угостил их за ужином рюмкою водки. За столом просидели дольше обыкновенного, и когда Эриксон вошел в спальню, он был так весел и возбужден, что жена его никак не могла объяснить себе этого.