Я присел на ступени и сосредоточился, высматривая папу. Я даже не знал, какого цвета у него машина и с какой стороны он должен подъехать. Я смотрел во все глаза, но голову слегка опустил и втянул в плечи — не хватало ещё, чтобы кто-нибудь узнал меня и отвёл в полицию. Ведь «Лос-Анджелес таймс» наверняка читает много народу.
Песочно-жёлтого цвета вокзал с высокими, с пятиэтажный дом, башнями сиял на ярком полуденном солнце. Вдоль улицы росли пальмы, и их жёсткие листья глухо постукивали на ветру. Я съел булку с сосиской, оставив шоколадку на потом, и теперь бдительно наблюдал за подъезжающими машинами. Всё в Калифорнии мне было в диковинку. Зима, Рождество, а день жаркий, и воздух над раскалённым асфальтом чуть подрагивает и закручивается в спирали. А ещё на улице много военных — солдат и матросов. Тоже непривычно. У нас в Кейро их редко увидишь.
Прошёл час. Поглядывая на дорогу, я перечитывал заметку о рассерженном Петтишанксе, который удвоил вознаграждение за сведения о грабителях. Десять тысяч долларов! Полиция в растерянности. Я старался не думать о мистере Эплгейте, о том, как он лежал мёртвый на полу в вестибюле банка. Вспомни, Оскар! — говорил я себе. — Надо вспомнишь! Их лица, их имена! Ты же их видел! Ты их слышал!
Но ничего не вспоминалось. Ничегошеньки.
На другой стороне улицы мальчишка-газетчик размахивал дневным выпуском «Лос-Анджелес таймс». Я старался смотреть на часы на башне не очень часто, чтобы не расстраиваться. Жара жарой, но сейчас зима, и очень скоро стемнеет.
Газетчик продолжал размахивать своим товаром, выкрикивая:
— Война! Страну лихорадит! Читайте свежие новости! Война!
Что за война? Неужели сегодня началась какая-то глупая война? Своего лица на первой странице газеты я не увидел. Интересно, есть ли новости из Кейро? Может, грабителей уже поймали? И кто-то получил десять тысяч долларов?
Б этот момент к тротуару на другой стороне улицы подрулил сильно подержанный пикап с ржавым кузовом и надписью «Джон Дир» на дверце.
— Папа! — закричал я. — Папа! Я здесь!
Папа вышел из кабины. Меня он почему-то не слышал. Зато смотрел в толпу, выискивая меня глазами. Он смотрел на ступени вокзала. Он смотрел прямо на меня. Но меня не видел…
— Папа! Я здесь! — орал я.
Он не слышал.
Папа снял кепку, почесал затылок, и тут я заметил, что он совершенно лысый. Лысый! Мой папа, у которого всегда была копна волос! Куда они делись? И ещё он в очках! Откуда очки?
Я вскочил и хотел перебежать на ту сторону улицы, но не мог соступить с жёлтых кирпичей на мостовую. Меня словно что-то держало. Я пробовал двигаться и так и сяк, и головой и боком, но невидимая стена отделяла жёлтый кирпичный тротуар от чёрного асфальта. Я пробежал несколько метров по тротуару, но снова не смог перейти улицу. Я метался из стороны в сторону, но прозрачный, как стекло, барьер был ещё и крепок, как сталь. Ловушка!
Папа снова и снова осматривал толпу. То надевал очки, то снимал. Лицо у него стало совсем грустное. Потом он поднёс руки ко рту, сложил рупором и позвал: «Оскар! Оскар!» Меня он так и не увидел.
Удручённый, он положил руку на дверку. Сейчас папа сядет в пикап и уедет! Меня охватила паника. Он уедет!
Я никогда больше не увижу папу! И я ничего не могу изменить, потому что он меня не видит и не слышит.
— Папа!!! — завопил я что было мочи. Вот бы превратиться в стрелу и пробить эту незримую стену насквозь!
Папа сел в машину и, опустив голову, прижался лбом к рулю. Закрыв глаза, нахохлившись, он замер на несколько секунд, а потом протёр очки и завёл мотор.
Тут мой взгляд упал на красную лампочку, что мигала на шесте над ближайшей телефонной будкой. Рядом на табличке было написано ТАКСИ — белыми буквами, совсем как на макете в банке у мистера Петтишанкса. У будки, заехав двумя колёсами на жёлтые кирпичи тротуара, стояло такси с зажжённым огоньком, означавшим, что машина свободна. В мгновение ока я оказался внутри.
— Куда поедем? — спросил водитель.
— На ту сторону улицы, — сказал я и бросил на переднее сиденье мой единственный доллар.
Таксист пожал плечами и закатил глаза, словно хотел сказать «Вот чудик» или что-нибудь похлеще. Но сдержался, завёл мотор, вывернул руль и дал задний ход, чтобы съехать с тротуара.
Мгновение — и ураганный ветер вдруг резко отбросил меня назад, вдавил в спинку сиденья, и наступила тьма. Мои лёгкие заполнил густой, точно желе, и тягучий, точно резина, воздух, в котором почти не было кислорода. Потом я почувствовал, что машина развернулась, и мы двинулись вперёд. В абсолютной тьме забрезжил слабый, молочный свет, он постепенно становился ярче, но дышать мне стало вовсе нечем. Я хватал воздух ртом, а мир вокруг меня ревел и грохотал, словно множество стеклянных шариков разом обрушились на жестяную крышу. Я чувствовал, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут. Шум был, как из трубки в телефоне-автомате, когда Голландца шарахнуло током. Только в сто раз громче.