Вот что писали о допросе в Зимнем дворце А.С. Гангеблов и Н.И. Лорер.
Из воспоминаний А.С. Гангеблова:
«В Зимнем дворце нас ввели в небольшую ярко освещенную комнату, где никого не было. Вскоре, из противоположной двери, к нам вошел дежурный генерал Потапов.
— «Кто из вас Гангеблов?» спросил он.
— «Я, ваше прев-во», отозвался я.
— «Вы знаете, за что вы арестованы?»
— «Не знаю, ваше прев-во». Потапов с тем же вопросом перешел к Зету.
— «Знаю», твердо произнес Зет. «Я арестовал себя за то, что принадлежу к тайному политическому обществу», и затем полилась, непрерывным восторженным потоком, речь, из которой к величайшему моему удивлению, я узнал, что он, Зет, еще в 1817 году, быль принять в братство Карбонаров итальянцем профессором Джилли, вскоре после того умершим в доме сумасшедших; что в недавнее время он вступил и в Северное политическое общество, и т. д., и т. д.
Но далее я уже ничего не слышал: при этой фразе меня бросило в жар, я едва устоял на ногах; в моей памяти быстро промелькнули все, даже мельчайшие, случаи, начиная от Свистунова до последней поездки Зета в Петербург и до «привала». Все это ясно проблеснуло в моей голове, все вместилось в одном мгновении; очевидно стало, что не спор за Константина или Николая, а Свистуновское братство подняло бурю. Теперь я уже наперед знал, чем буду встречен у Государя. Но, думалось мне: быть не может! Свистунов далеко—за ремонтом...
Между тем Зет заключил свою исповедь Потапову так: «Вот все, что я имею сказать».
Потапов, слушавший с напряженным вниманием и видимо пораженный, молча вышел из комнаты.
Через несколько минут таже дверь снова отворилась, и ген. Мартынов (бывший мой полковой командир) велел мне следовать за собою. Пройдя с ним две или три пустые залы, я вдруг очутился лицом к лицу с Николаем Павловичем. Он был один в комнате, в сюртуке, без эполетов. Я не видал его в таком простом наряде с тех пор как, в бытность камер-пажем, бывал на воскресных дежурствах в его Аничковом дворце. Он стоял, подбоченясь девой рукой, лицом к двери, как бы ожидая моего появления.
— «Подойдите ближе ко мне», сказал Государь. «Еще ближе», и, дав мне приблизиться менее чем на два шага, произнес: «Вот так».
Николай Павлович был бледен; в чертах его исхудалого лица выражалось сдерживаемое волнение. Вперив мне в глаза свой проницательный взор, он, почти ласковым голосом, начал так:
— «Что вы, батюшка, наделали?.. Что вы это только наделали?.. Вы знаете, за что вы арестованы?..
— «Никак нет, Ваше Величество; не знаю.
— «Вы бы должны были поступить, как поступил ваш товарищ (при этом он указал на двери, чрез который я вошел как бы поясняя, что подразумевает Зета). Вы могли впасть, как он, в заблуждение, в ошибку, но имели времени опомниться, поправить ваш проступок искренним раскаянием. Были вы знакомы с Оболенским и Бестужевым?»
— «Оболенского, Ваше Высочество, я знал только в лицо, а с Бестужевым встречался в обществах, но очень редко».
— «Я не о том вас спрашиваю», как бы вспылив, заметил Николай Павлович: «я хочу знать, были ли вы с ними в сношениях по тайному обществу?»
— «Никак нет, Ваше. Высочество, не был».
— «Не Высочество, а Ве-ли-чество», вдруг, смягчив голос, поправил Государь. «Были ли вы», продолжал он, «были ли вы в списке покойного Государя?
— «Не знаю, Ваше Величество, и не мог этого знать».
— «Вы мне должны сказать, кому вы дали слово принадлежать к политическому тайному обществу».
— «Ваше «Величество, мне не было даже известно о существовании общества с политическою целью; я знал, что есть общества религиозные, но ни в одно из них я не вступал». Говоря это, я горел от стыда, так как ложью я всегда гнушался.