<...>
Но исполнение сих преступных намерений только что отлагалось; оно, как явствует из множества показаний, было постоянною мыслию руководителей Южного тайного общества. Уже и в 1821 году, по свидетельству ротмистра Ивашева, вскоре после возобновления Союза на юге, в одном собрании, где находились Пестель, Юшневский, Аврамов, Ивашев, князь Барятинский, Вольф, Крюковы 1-й и 2-й и Басаргин, члены провозгласили торжественно, что цель их есть изменение существующего в государстве порядка, во что бы то ни стало предполагая не только упразднение престола, но истребление всех лиц, кои могли бы тому препятствовать; средства к сему предоставляли избрать директорам: Пестелю и Юшневскому и для того вручали им власть неограниченную.
<...>
Но сии мнения Матвея Муравьева значительно изменились в течение следующего года; ибо в найденном между бумагами брата его Сергея письме (от 3 ноября 1824) он напротив изъявляет благоразумие, старается удержать брата от всяких покушений, доказывает ему если не беззаконность, то по крайней мере безрассудность предприятия и невозможность успеха: «Дух в гвардии,— пишет он,— и вообще в войсках и народе совсем не тот, какой мы предполагали. Государь и великие князья любимы; они с властью имеют и способы привязывать к себе милостями, а мы, что можем обещать вместо чинов, денег и спокойства? Метафизические рассуждения о политике и двадцатилетних прапорщиках в правители государства. Из петербургских умнейшие начинают видеть, что мы обманываемся и обманываем друг друга, твердя о наших силах, в Москве я нашел только двух членов, которые сказали мне: «Здесь ничего не делают, да и делать нечего».
<...>
Матвей Муравьев-Апостол после означенного выше письма к брату, в коем он сверх того изъявлял весьма невыгодное мнение о Пестеле, после разговора в том же духе с приезжавшим к нему в деревню майором Лорером вдруг снова начал уверять Пестеля в привязанности к нему, в рвении к успеху его планов. Сей последний (Пестель), как свидетельствует Никита Муравьев, другие допрошенные и самый ход происшествий, был в Южном обществе не только директором, но полным властелином, большая часть членов слепо ему верили; иные, в том числе начальник одной из управ, князь Сергей Волконский, (не знав его проекта Конституции, хотели всем жертвовать для введения предположенного в ней образа правления. Впрочем, по некоторым показаниям, он часто действовал так, чтобы его мысли и намерения были предложены не им и даже казались не его внушением. Подполковник Поджио встретился с ним в|первый раз осенью 1824 года. Пестель знал, что он член их общества, знал, что он из таких, коих, по словам его, не было нужды пришпоривать, но сперва говорил очень осторожно, только искал пленить его умом, велеречием, лестью, много рассуждал о различных формах правления, начав от Нимврода, и особенно охуждал наследственный в монархиях порядок, но когда Поджио в восторге, который в другом случае можно бы назвать детским, вскричал: «Должно признаться, что все жившие до нас ничего не разумели в государственной науке; они были ученики и наука в младенчестве». То он стал мало помалу намекать о том, что для торжества их идей нужны усилия, жертвы, ответ уже воспламененного до бешенства и ныне горько раскаявшегося Поджио был готов: «Принесем на жертву всех». Тогда Пестель, сжав руку, сказал: «Давай читать их по пальцам, для удара я готовлю двенадцать удальцов: Барятинской уже набрал некоторых». Дошедши до царственных особ женского пола, он на минуту остановился: «Знаешь ли, Поджио, что это ужасно и однако ж заключил свой страшный счет числом 13, прибавя: «Если убивать и в чужих краях, то конца не будет, у всех великих княгинь есть дети: довольно объявить их лишенными прав на царство, и кто захочет престола, облитого кровью. Но Пестель сам, как показывает его сообщник-обвинитель, хотел для себя, по крайней мере, власти царской. «Кто же,— спрашивал он у Поджио,— будет главою Временного правительства? Кому быть, кроме того,кто начинает и без сомнения совершит великое дело революции, кроме вас? — Неловко мне, нося имя не русское.— Что нужды! Вы уймете самое злоречие, удалясь как Вашингтон в среду простых граждан: ведь временное правительство недолго будет действовать, год, много два.— «О, нет! возразил Пестель,— не менее десяти лет, они необходимы для одних предварительных мер, между тем, чтобы не роптали, можно занять умы внешнею войною, восстановлением древних республик в Греции. А окончив великий подвиг, я заключусь в Киевской Лавре, буду схимником и тогда примусь за веру». Ослепляя, таким образом, людей незрелого ума в своем непосредственном кругу, зарождая или по крайней мере укореняя в их сердцах беззаконные и бесчеловечные намерения, директор Южного тайного общества продолжал стараться и о том, чтобы распространить свое влияние на Северную Думу. Князь Сергей Волконский, Давыдов, Швейковский приезжали в Петербург (первый два раза) с предложением соединить оба общества, действовать вместе, стремиться к одной, определенной южными членами, цели, В 1824 году был и сам Пестель. Он, возвратясь на юг, уверял, что привел все в желанный им порядок, что общества Южное и Северное соединились, что сначала ему противились во многом, и однажды он, в нетерпении ударив по столу, сказал: «Так будет же республика», что наконец все согласились с его мнением и видами. Но члены Петербургского общества показывают другое; Рылеев утверждает, что они думали соединиться с Южным обществом для того единственно, чтобы надзирать за Пестелем и противодействовать ему, что сего, к сожалению, не могли сделать, а по словам Никиты Муравьева, Пестель после приезда в Петербург на собрании при князе Трубецком, Оболенском, Николае Тургеневе, Рылееве, Матвее Муравьеве-Апостоле жаловался на не деятельность Северного общества, на недостаток единства точных правил, на различие устройств на севере и юге. В Южном обществе были Бояре, в Северном их не было; он предлагал слить оба общества в одно, назвать Боярами главных петербургских членов, иметь одних начальников, все дела решить по большинству голосов Бояр, обязать их и прочих членов повиноваться слепо сим решениям; предложение было принято, как сказал князь Трубецкой Никите Муравьеву, который не был на сем собрании. «Мне это весьма не понравилось, — говорит Муравьев, — и когда вскоре затем Пестель пришел ко мне, то у нас началось прение; Пестель говорил, что надобно прежде всего истребить всех членов императорской фамилии, заставить Синод и Сенат объявить наше тайное общество временным правительством с неограниченной властью, что сие Временное правительство, приняв присягу всей России, раздав министерства, армии, корпуса и прочие места членам общества, мало помалу, в продолжение нескольких лет будет вводить новый порядок.