12-го июля. Мы собрались в сенат, чтобы подписать протокол об определении, по воле императора, смягченных наказаний; а затем отправились в крепость для прочтения приговора осужденным. Заседание было открыто около часа. Первыми ввели тех пятерых осужденных, которые были приговорены к повешению. Я не заметил на их лицах ни малейшего смущения. Затем были введены прочие обвиняемые по разрядам. Весьма немногие выказали некоторое смущение. Под конец заседания один из преступников, по фамилии Фурман, оказавшийся помешанным, произнес громко: «Жизнь его императорского величества находится в опасности». Его отвели в отдельную комнату, чтобы он написал свое показание. Он исписал целый лист бумаги, в котором не было ни капли здравого смысла; затем его ввели в залу суда, где этот помешанный сказал, что солдаты дурно отзывались об императоре и тому подобное в этом роде. Председатель, князь Лопухин, приказал вывести его; князь взялся один сделать доклад императору.
13-го июля. Пятеро лиц, приговоренных к виселице, казнены.
Перед этой экзекуцией были лишены дворянства и чинов те лица, коим ломали шпаги над головою в то время, как их мундиры были брошены в горевший тут же костер. Они не были свидетелями казни повешенных.
Нам был прочтен высочайший манифест об этом деле; он написан очень просто и походит на совет родителям беречь нравственность их детей».
«Приведение приговора в исполнение было назначено на 13 июля на 3 часа утра, — писал в своих записках граф Бенкендорф. — Я приехал в крепость для того, чтобы вместе с ее комендантом отдать некоторые приказания. Тем, кто должен был заплатить жизнью за преступный заговор, была дана возможность исполнить свой церковный долг. Остальных отвели в церковь. Далее все собрались на крепостной площади в окружении батальона Павлоградского полка, я приблизился для того, чтобы посмотреть на них и выслушать их последние слова.
Я был полон сострадания — это были в большинстве своем молодые люди, дворяне, почти все из хороших семей, многие из них служили со мной, а некоторые, как князь Волконский, были моими товарищами. Вначале я сострадал, но вскоре возмущение и отвращение переполнили меня, их грязные слова и членство в этом ужасном обществе изгнали из моей души все чувства жалости, которые были порождены несчастьем стольких семей. Я видел, что ничто не могло излечить или привести к изменениям в этих головах, переполненных подрывными помыслами, и невосприимчивых к стыду от бесчестья. От всех гвардейских полков по одному отряду выстроились на крепостной площади, в 4 часа утра туда прибыли генерал-губернатор и другие военные власти. Приговоренных привели всех вместе, за исключением тех пятерых, которые должны были подвергнуться высшей мере наказания. Казнь этих пятерых должна была состояться на валу передового укрепления. Каждого офицера гвардейских полков провели перед строем отряда соответствующего полка, поставили на колени и зачитали каждому его приговор, после чего палач сломал у них над головой шпагу и сорвал эполеты, которые были брошены в огонь. Других приговоренных, которые не принадлежали к расположенным в Петербурге полкам, поставили на колени посреди площади и подвергли такому же позорному наказанию, после чего их развели по камерам. Затем под виселицей появились несчастные полковники Пестель и Муравьев, подпоручик Бестужев-Рюмин, литератор Рылеев и убийца графа Милорадовича Каховский. На головы им надели белые колпаки, и смертельная петля обвила их шеи. По данному сигналу из-под их ног была убрана доска и они повисли. К несчастью, веревки троих приговоренных порвались, и они упали на землю. Их подняли и казнили вторично. Вскоре после этого их тела сняли для того, чтобы представить публике это грустное зрелище. Остальные были успешно доставлены в Сибирь и в другие места, предназначенные для их содержания».
В скором времени в кругу родных и друзей стали распространяться копии письма, написанного Рылеевым жене 13-го июля 1826 года, в ночь перед казнью:
«Бог и Государь решили участь мою; я должен умереть, и умереть смертию позорной. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя. За душу мою молись Богу Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на Него, ни на Государя: это будет и безрассудно и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не возроптал во время моего заключения, и за то Дух Святой давно утешал меня. Подивись, мой друг, и в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашей малюткою, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином! Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе. Это дивное спокойствие порукою, что Творец не оставил ни тебя, ни нашей малютки. Ради Бога, не предавайся отчаянию: ищи утешение в религии. Я просил нашего священника посещать тебя. Слушай советов его и поручи ему молиться о душе моей. Отдай ему одну из золотых табакерок в знак признательности моей или, лучше сказать, на память, потому что возблагодарить его может только один Бог за то благодеяние, которое он оказал мне своими беседами. Ты не оставайся здесь долго, а старайся кончить скорее дела свои и отправиться к почтеннейшей матушке. Проси ее, чтобы она простила меня; равно всех родных своих проси о том же. Катерине Ивановне и детям ее кланяйся и скажи, чтобы они не роптали на меня за М.П. Я хотел было просить свидания с тобою, но раздумал, чтобы не расстроить себя. Молю Бога за тебя и Настеньку, и за бедную сестру Бога, и буду всю ночь молиться. С рассветом будет у меня священник, мой друг и благодетель, и опять причастит. Настеньку благословляю мысленно нерукотворным образом Спасителя и поручаю всех вас святому покровительству Живого Бога. Прошу тебя более всего позаботиться о воспитании ее. Я желал бы, чтобы она была воспитана при тебе. Старайся перелить в нее свои христианские чувства – она будет щастлива, несмотря ни на какие превратности в жизни, и когда будет иметь мужа, то осчастливит и его, как ты, мой милый, мой добрый и неоцененный друг, осчастливила меня в продолжение восьми лет. Могу ли, мой друг, благодарить тебя словами: они не могут выразить чувств моих. Бог тебя вознаградит за все. Почтеннейшей Прасковье Васильевне моя душевная, искренняя, предсмертная благодарность. Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля.