Летом 1825 года Тургенев получил письмо от министра финансов Канкрина, который по высочайшему повелению предлагал ему в своем министерстве место директора департамента мануфактур; это доказывает, что имп. Александр продолжал относиться к нему благосклонно. Однажды государь сказал: «Если бы верить всему, что о нем говорили и повторяли, было бы за что его уничтожить. Я знаю его крайние мнения, но я знаю также, что он честный человек, и этого для меня достаточно». Тургенев, однако, отклонил предложение Канкрина, так как не сочувствовал его намерениям во что бы то ни стало покровительствовать промышленности. Этот отказ спас его.
«О декабрьском происшествии, — писал в своих воспоминаниях Тургенев, — я узнал из газет в Париже... Проявляя живейший интерес, замешанный в нем, я не предполагал и не мог предполагать, что это дело может иметь какое-либо отношение ко мне лично».
В январе 1826 года Тургенев отправился в Англию и там узнал, что он привлечен к делу декабристов. В своих воспоминаниях Тургенев об этом писал: «В январе 1826 года, я отправился в Лондон и ничто в Лондоне не нарушало моего покоя. Только когда я уже был в Эдинбурге, я узнал, что оказался замешанным в процессе, начатом по поводу декабрьского восстания. По получении этой новости я поспешил составить объяснительную записку о моем отношении к тайным обществам и отправил ее по почте в Санкт-Петербург». В записке он утверждал, что был членом только «Союза Благоденствия», который уже давно закрыт, объяснял характер этого общества и настаивал на том, что, не принадлежа ни к какому другому секретному союзу, не имея никаких сношений, ни письменных, ни личных, с участниками позднейших тайных обществ и будучи совершенно чуждым событиям 14 -го декабря, не может отвечать за то, что произошло без его ведома и в его отсутствие.
«Несколько дней после отправки моей объяснительной записки, — писал далее Тургенев, — меня посетил секретарь русского посольства в Лондоне. Он передал мне сначала приглашение, направленное от имени императора графом Нессельроде, предстать перед верховным трибуналом в качестве обвиняемого в участии в восстании... Я ответил секретарю, что я отправил несколько дней назад объяснительную записку о моем отношении к тайным обществам, и полагал, что эта записка сделает мое пребывание в Санкт-Петербурге совершенно излишним и что к тому же состояние моего здоровья не позволяет мне предпринять подобною поездку. Секретарь нашел необходимым прибавить к приглашению своего начальника совет от себя лично и указал, между прочим, что моя честь обязывает меня подчиниться приказу, который я получил».
Тогда секретарь показал депешу графа. Нессельроде русскому поверенному в делах о том, чтобы он в случае отказа Тургенева явиться поставил на вид английскому министерству, «какого рода людям оно дает убежище». Оказалось, что у английского министра Каннинга требовали выдачи Тургенева, но без успеха. Позднее Тургенев узнал, что русским посланникам на всем Европейском континенте было предписано арестовать его, где бы он ни оказался; думали даже схватить его в Англии при помощи секретных агентов. Тургенев сообщает в своих воспоминаниях о попытках русского правительства организовать за ним слежку в Англии через английского купца, бывшего русским консулом в Лейте. Он также указывает, что, по дошедшем до него сведениям, это была не первая попытка добиться его выдачи. Первая попытка заполучить его в руки правосудия предпринималась в начале января 1826 года. Через две недели после мятежа 14-го декабря император Николай писал в Варшаву своему брату Константину: Я велел написать Меттерниху, чтобы принял меры к аресту секретаря Государственного Совета Николая Тургенева, путешествующего со своими двумя братьями по Италии».
Верховный уголовный суд нашел, что «действия статского советника Тургенева, по показаниям 24 соучастников, был деятельным членом тайного общества, участвовал в учреждении, восстановлении, совещаниях и распространении оного привлечением других, равно участвовал в умысле ввести республиканское правление и, удалясь за границу, он, по призыву правительства, к оправданию не явился, чем и подтвердил сделанные на него показания».
Тургенев писал по этому поводу: «Известия из Петербурга так далеко переходят за черту моих ожиданий и опасений, что я не могу надивиться этому: как эти господа, добрые приятели, опутали меня! Всякий посторонний вправе по сим показаниям предполагать нечто значительное, а между тем все мое убеждение всегда было и есть, и будет, что все эти общества и так называемые заговоры вздор. Думая об этом, невольно «ребятишки» сорвалось с языка. Этот упрек жесток, ибо они теперь несчастливы. Я нимало не сержусь на них, но удивляюсь и не постигаю, как они могли серьезно говорить о своем союзе. Я всегда думал, что они никогда об этом серьезно не думали, а теперь серьезно признаются!! Хороший судья мог бы легко доказать им, что они на себя клепают! Может быть, надолго, может быть, навсегда я распрощусь с отечеством».