— Понятно, мать! — оживился Кузьма. — Все понятно; завтра мотор будем из танка вывинчивать…
Степаниде показалось — наступил благоприятный момент, она отложила в сторону мешок, утерла губы ладонью и, вздохнув, ласково сказала:
— Вот, Кузынька, когда ты был на войне, так очень я боялась за тебя, ну что, думаю, одна останусь?
— А я взял да и вернулся, — с улыбкой сказал Кузьма.
Степанида Максимовна повернулась на табурете и, как ни в чем не бывало, продолжала дальше:
— И думаю, думаю… вот был бы, думаю, женатый, внучатки бы остались, и так эта думка мне в сердце запала, что и теперь не расстанусь с ней. — Степанида Максимовна подошла к Кузьме, положила ему на плечи руки. — Что бы тебе жениться, сынушка?
Кузьма молчал.
— У меня уж на примете и невеста есть, хорошая девушка, и мне она по сердцу, кроткая… а уж тебя-то как будет любить.
— Постой, постой, — оторопело сказал Кузьма; только сейчас до него дошло, о чем говорит мать. — Ты про что, про кого это?
— А уж есть такая, сынок, — радуясь, что Кузьма заинтересовался, улыбнулась еще шире Степанида Максимовна. — Есть такая, и тебе по характеру придется…
Кузьма поглядел на мать. Как-то до сих пор он еще не думал всерьез о женитьбе: колхозные дела с первых дней увлекли его, закрутили, и было не до себя. Однажды, возвращаясь из райцентра, он ехал в кузове машины вместе с молодыми. Они только что записались в районном загсе и, счастливые, не скрывая своей радости, переглядывались и смеялись. Шел дождь, настроение у Кузьмы было хмурое, под стать погоде. Раздражало еще и то, что обещанных лошадей не дали, а молодые смеялись, им было все равно — идет дождь или не идет, дали кому-то лошадей или не дали.
Девушка была совсем молоденькая, немногим старше был жених, и почему-то они были очень похожи друг на Друга.
Кузьма, кутаясь от дождя в брезентовый лоскут, подумал тогда о себе, и ему стало грустно, и жизнь показалась не такой радостной, какой он ждал, когда ехал из госпиталя на Карельский перешеек. И еще тогда же, в машине, подумал, что если бы ему пришлось жениться, то женился бы только на Марии Хромовой. Но, приехав в колхоз, он забыл и о молодых и о женитьбе. Надо было быстрее строить скотный сарай, а люди заняты на расчистке пашен, особенно много отнимал труда разминированный участок. И теперь, слушая мать, ему вспомнились и молодые и Мария, и почему-то показалось, что мать назовет именно ее.
— Кто же это? — спросил он глуховато.
— Да уж хорошая девушка, — слегка кивая головой, ответила Степанида Максимовна, — разве я плохую пожелаю! Дочка Ивана Сидорова, Дуняша…
— Кто? — бровь у Кузьмы взлетела вверх.
— Дуняша, — кротко повторила Степанида.
— Ну, знаешь… — он даже отошел от нее. — Нет уж, мама, ты в это дело не касайся.
Степанида Максимовна вздохнула. Одного не понимает Кузьма: не каждая пойдет за однорукого, ладно что председатель колхоза, а если б не председатель? Степанида Максимовна, расстроенная, легла спать. А Кузьма, выкрутив фитиль, стал читать книгу, но не читалось, — он раздумался о Марии. Да, если уж он женится, так только по любви. При чем тут Дуняша? Рука искалечена, но душа — нет. Надо такую любовь, чтобы горами ворочать от радости, устали не знать, чтобы еще сильнее быть, еще счастливее.
В печной трубе завыл ветер. Кузьма отдернул занавеску. Мимо окна пролетели белые пряди. «Пурга!» — и вспомнилось ему, как он обходил посты вот в такую же пургу ночью и как радостно звучал голос часового, услышавшего окрик командира.
Белые космы улеглись, и в темноте замерцали далекие огоньки, — это горели на парниках костры.
Нелегко было долбить мерзлую землю, подготавливая котлованы. Два раза уменьшали норму на рытье, и все же люди не справлялись. Тогда Кузьма приказал по ночам жечь костры. Дело пошло быстрее, к утру земля становилась мягкой, ее легко было выбрасывать лопатой.
Кузьма задернул занавеску, привернул лампу и, неслышно одевшись, вышел из дома. Его обсыпало снегом, залепило глаза, уши. Ветер шершавым языком облизнул щеку, потом толкнул. Было темно, как в погребе. Кузьма наощупь вышел на дорогу и пошел по ней, чувствуя ее ногами, твердую и немного скользкую. Он шел, низко склонив голову, сощуря глаза, навстречу ветру. Огни приближались медленно, они то стлались по земле, как рыжие бороды, то вздымались и, отрываясь от костра, улетали в небо. Кузьма свернул за дом Лапушкиной. Теперь уже было видно, как на снегу плясали розовые блики, слышался треск, запахло сосновым дымом, неожиданно в черное небо взвился султан раскаленных искр. «Молодцы ребята», — похвалил Кузьма невидимых еще работников и вышел в полосу света. Его обдало теплом, костров было много, и все они горели ярко и весело, как на празднике.