И вскоре, как говорится, «весна вступила в свои права».
В колхозе «Новая жизнь» начался весенний сев. Много было смешного и горького в эти дни. Прежде всего оказалось, что лошадь, та самая, на которой зимой работал Костя Клинов, совершенно не годится на пахоте; как только ее ноги завязали в земле, она садилась на хвост, как пес, и, если ее начинали стегать кнутом, скалила длинные желтые зубы. Объяснений такому поведению было немало. Кто говорил, что вся она пошла в Павла Клинова и никак не может работать без того, чтобы каждые полчаса не посидеть; кто говорил, что она цирковая; даже у Кузьмы на этот счет были свои догадки: он почему-то был уверен, что лошадь была артиллерийской. Но как бы то ни было, лошадь то и дело садилась, колхозники смеялись, а пахарь Алексей Егоров бросал на землю вожжи, отирал со лба пот и начинал круто ругаться.
Земля оттаивала медленно, сверху она уже подернулась пепельно-серым налетом, от нее поднимался в небо прозрачный колыхающийся пар, а внизу она еще была мерзлой. Пахать было трудно, лемех скользил, на него налипала грязь. Кузьма до последнего дня надеялся, что из райцентра подбросят на весенний сев лошадей, но так и не дождался. Трактористы должны были приехать только после того, как вспашут поля в соседних колхозах. Приходилось изворачиваться своими силами. Пахали на коровах. Отобрали самых сильных. Кузьма вывел на поля свою холмогорку. Глядя на него, вывели своих коров Никандр, Николай Субботкин, Хромовы, Алексей Егоров. План обязывал поднять все пахотные земли, какие были в колхозе, а Кузьма, к тому же, хотел еще вспахать пятьдесят гектаров земель разминированного участка. На работу уходили чуть светало, в низинах еще лежал густой туман, а возвращались — усталые, — когда на небе загорались звезды. Но это бы ничего. Общественная земля хоть и медленно, но все же обрабатывалась, а свои огороды лежали нетронутой целиной.
— Да куда ж это годится! — кричала Елизавета. — Вторая неделя на исходе, а у нас еще и кобель по огороду не валялся. Чего ты смотришь, Степан? Так мы и без огородов останемся. Жди, когда на колхозном вырастет!
Степан Парамонович молчал. С каждым днем все больше накапливалось у него недовольство Кузьмой. Если он так еще поруководит колхозом, так весь народ придет в уныние. Никакого опыта нет у человека. Как-то на-днях зашел к нему Степан Парамонович. Кузьма составлял сводку. Лучше бы и не заглядывать в эту сводку, одно только огорчение вышло, — все, что было вспахано за неделю, все это и указал Кузьма. А разве умелый председатель так сделает? Разве оттого, что раскроешь кошелек и покажешь, сколь в нем денег, станешь богаче? Степан Парамонович не вытерпел. Подсказал:
— Надо и про запас иметь. Мало ли что, дождь там или какая другая неполадка. Про запас всегда надо. Понятно, нет?
— Нет, — улыбнулся Кузьма.
— Чего ж не понять-то? — глуховато, с дрожью в голосе сказал Степан Парамонович, зная, что председатель нарочно прикидывается простачком, а на самом деле превосходно все понимает. — Дело ясное. Вот хоть и огороды. Копать надо, а времени нету. Тут-то, скажем, и выручит прозапас. Скажем, вспахали мы в первую пятидневку два гектара, укажи полтора. Значит, полгектара про запас останется. Во вторую пятидневку так же, вот тебе и гектар… Тут, значит, и дай народу два дня на огороды. А чтоб колхоз не корили за это, в сводке-то и укажи этот самый прозапас… Так все опытные председатели поступают. Смотришь, и…
— Смотришь, да не видишь, — перебил его Кузьма. — Незачем нам самих себя и государство обманывать.
— Какой же тут обман? Тут хозяйский расчет. Это понимать надо. А если про запас не иметь, так может и так случиться, что будет день, когда и по шеям накладут из райцентра. В последние дни частенько прижимает с севом. А к концу сева райзо завсегда строже спрашивает.