— Какая ж это белокочанная? Ведь их, помнится, несколько сортов.
— Это скороспелка.
— Чтобы, значит, через два месяца пирог с капустой есть, — добавил Поликарп Евстигнеевич. — Но, однако, нам нечего задерживаться. Пойдем дальше, — и повел зятя на скотный двор. — Должен тебе сказать, — говорил он по дороге, — что Мария пользуется большим авторитетом. Если б не она, так и не знаю, как бы с парниками справились.
От скотного двора Поликарп Евстигнеевич повел Петра на электростанцию, — так называли в колхозе маленькую дощатую постройку, недавно сооруженную Иваном Сидоровым и Васяткой Егоровым. Эта электростанция была гордостью колхоза. Когда слух о ней дошел до райцентра, приехал фотокорреспондент в мятой шляпе и очках и долго снимал с разных стороны движок и его механика Сидорова. После этого случая Иван Владимирович ходил как бы не в себе, а увидав несколько дней спустя себя в районной газете, торжественно заявил жене и Дуняше: «Отныне бросил пить, потому как одно другому не соответствует. Меня теперь весь район знает, а может, и дальше».
Электростанция была открыта. Иван Сидоров самодовольно похаживал вокруг мотора, вытирая руки масляной тряпкой. В кузнице он работал в засаленном, рваном картузе, здесь же ходил в серой кепке с маленьким козырьком, отчего лицо у него становилось еще длиннее. Васятка стоял на некотором расстоянии от мотора. Иван Сидоров не подпускал его к мотору, доверяя работу только на пилораме.
Поликарп Евстигнеевич рассчитывал, что зять, увидя мотор, обрадуется, попросит кузнеца пустить его в ход, но Петр не удивился, не обрадовался, не попросил кузнеца пустить его в ход. Он окинул взглядом гору опилок, горбыли, два ряда ровно выложенных досок и сказал, усмехаясь:
— Я думал, и верно, у вас электростанция, а это что ж… — И, не докончив, полез в карман за кисетом.
Иван Сидоров побледнел от ярости: большей обиды, чем эта, ему нельзя было нанести. Остро взглянув на Петра, он хотел было напуститься на него, но сдержался и только сухо заметил:
— А курить здесь не разрешается.
Петр вышел. Поликарп Евстигнеевич, обиженно поджав губы, пошел за ним. Петр долго молчал и, уж подходя к дому, сказал:
— Бедновато вы живете… — Он засунул руки в карманы потасканной шинели с болтающейся на нитке черной пуговицей и, пристально взглянув на Поликарпа Евстигнеевича, доверительно сказал:
— Я, папаша, думаю другое, чем вы полагаете.
Навстречу им попались две подводы из колхоза Помозовой, приехавшие за тесом. Но Поликарп Евстигнеевич не ответил даже на приветствие возчиков, белокурого паренька Николая Астахова и курносой девчушки. Он удивленно смотрел на зятя и никак не мог понять, что это Петр сейчас нагородил.
— Это чего ж ты бедноватого увидел у нас? — пронзительным голосом закричал он так громко, что возчики обернулись. — Какое-такое ты следствие вывел, что такие слова говоришь? Ты на полях был? Ты коров видал? Говорил с Кузьмой Иванычем?
— Бросьте, папаша, шуметь, — тихо сказал Петр. — У меня иные мысли. Нравится вам свой колхоз, ну и слава богу, а мне здесь не жить… Я в город уеду. Устроюсь — Марию к себе выпишу.
— Так. — произнес сдавленно, как будто его душили, Хромов и, быстро поворотясь, зашагал на поля. Петр усмехнулся и, опустив голову, пошел домой.
Вернувшись вечером после работы, Мария сразу заметила, что между отцом и мужем произошло что-то неладное. Отец на нее посмотрел хмуро и уткнулся в газету. Петр сидел к нему спиной, читал книгу. Увидав Марию, он прошел с нею в горницу и, взяв за плечи, посмотрел в глаза.
— Маша, — тихо и ласково сказал он, И сразу ей вспомнились счастливые дни перед замужеством. Мария трепетно вздрогнула и прижалась к мужу. Она слышала, как у него ровно и четко бьется сердце, как плавно опускается и поднимается грудь. Она обхватила его за шею, ей хотелось все время слышать, как бьется его сердце, но Петр отстранил ее от себя. — Что я тебе хочу сказать, — начал он, и этот жест и эти слова отрезвили ее, напомнили прошедшую ночь.
До рассвета допытывался у нее Петр, не изменяла ли она ему. Ведь пять лет прошло. Мало ли что могло быть в жизни. А скрыть-то все можно… Мария клялась всем, что у нее есть дорогого на свете, — отцом, матерью, сестрами, будущей жизнью, что всегда была верна ему, она шептала горячо, быстро, словно заклиная его верить. А он не верил. Она не знала, как доказать, и если бы не Кузьма, если бы не этот поцелуй, разве она бы позволила Петру так унижать ее? Почему он так плохо думает о ней? Ведь она же не спросила: а изменял ли он? Не спросила, потому что верит ему. Как она его ждала! Ждал ли он ее так? Мария лежала, отвернувшись к стене, и плакала. Ей хотелось, чтобы ему не было стыдно за нее, когда он вернется, она мечтала вырастить богатый урожай, чтобы потом, когда приедет Петр, он гордился ею. А он вернулся и ничего не спросил. Она по ночам читала книги, ей хотелось много знать, чтобы хорошо работать. Она окончила районную колхозную школу. Ее имя было известно в Ярославской области. И когда она уезжала на Карельский перешеек, ее не отпускали… Но Петр ни о чем не спросил. Он только допытывался, не изменяла ли она ему.