— Значит, от друзей отречься? Заклеймить? И своими показаниями подкрепить обвинение против них, которое дописывают там, в подземелье?
— Ну что за чувствительная совестливость! А всего и дела — думать лишь о себе! Заботься каждый исключительно о себе, насколько легче договариваться! Сразу видно, с чем подъехать, как привлечь… А уж коли думает о других, пиши пропало — полная неразбериха начинается.
— А как быть с Родиной?
— Родина — это место, где тебе хорошо, где приумножаются блага для тебя же, где тебя знают и ценят, где ты пользуешься полной поддержкой таких же, вроде тебя, важных и влиятельных людей. Мы одни знаем: эти люди — акиимы, и они из кожи вон вылезут, только бы помочь, а все оттого, что мы их на посты подсадили. То ли вчера, то ли несколько лет назад…
И он смотрел на меня обещающе, благожелательно подмигивал, лишь бы я хоть как-нибудь согласие выказал.
— Мне бы подумать, — съежился я, словно улитка в раковине. — Больно уж все просто…
— Все и есть просто. Принять наши принципы за основу и действовать для своего блага, то есть жить мудро. Я тебе, а ты завтра мне. Или некий третий, лишь бы этим полоумным — не нашенским — в глаза не бросалось. Убедишься, брат, привыкнешь быстро, а уж как удобно — не пожалеешь.
— Разрешите мне подумать. Завтра дам ответ.
— Добро. Я не тороплюсь, — согласился явно разочарованный Директор. — Однако не скрою, мне представлялось: вот великий писатель. А великий служит только собственной славе.
— Ох, тут ошибка, я из тех, что поменьше, — ухватился я за его сентенцию, как утопающий за соломинку. — Я ведь все еще превыше себя почитаю Отчизну, свободу, благо народа и даже жизнь ближнего, если могу его спасти, хотя бы рискуя собой… Так уж меня воспитали, из семьи вынес эти заветы…
— Тебя так подавили, чтобы легче закабалить… Ну, я малость поработаю над тобой, то да сё как на ладони покажу, сам в ярости на себя воскликнешь: «Ну и слепец же я был!» Мы тебя освободим от этих свивальников, уз, спустим с поводка долга, что сам себе навязал… Порезвишься, как щенок. Познаешь счастье!
Я засмотрелся в окно, в парк. Счастливый? Для меня это значит одно — свободный! И вдруг я почувствовал — путы с моих запястий соскользнули. Поверил бы в чудо, но тоненький хвостик пощекотал мне ладони, а крошечные лапки пожали сердечно мой мизинец. Я не выдал себя, и никто не заметил, что мои руки развязаны.
Из кабинета выходил, пятясь, то и дело кланяясь, и Директор принял мои поклоны за проявление покорности. На пороге он изволил положить мне руку на плечо.
— Все свои вещи сейчас получишь: Книгу, ручку, банку с этой мерзостью… Надеюсь, на многих страницах воздашь хвалу увиденному у нас. И начинай наконец служить самому важному в жизни — себе.
Я бросил взгляд на кресло: веревки как не бывало. Мышик молодцом — обо всем подумал, прямо-таки опытный заговорщик. Никаких следов. За дверью я свободно опустил руки. Караульные, видно, решили, что во время разговора освободил меня сам Директор. Внизу мне вернули Книгу, ручку, фонарь, банку с вареньем; все вместе со свернутой веревочной лестницей я запихал в сумку.
— Не забудь рогатку! — раздался тоненький голосок.
Рогатку я тоже забрал со стола. Карман, набитый обрывками веревки, оттопырился, можно бы их распродать, поклявшись, что веревка от петли, а поелику мне грозил смертный приговор, не слишком бы погрешил против истины.
За дверью в коридоре жалобно мяукнул кот, его вели на допрос, и злобный надзиратель, видно, пребольно наступил ему на хвост. Тяжело стучали кованые сапоги стражников, звякали ключи, громко разговаривали чиновники:
— Директор велел отдать ему Книгу… А этот простофиля всю правду пишет. И не догадывается, что собственными руками обвинение против себя и своих друзей стряпает. Выпустить-то его выпустят, да только под надзор… Бухло свое отсидит — отдубасил караульного и оскорбил суд. А кота первого повесят…
О несчастный Мышебрат! Снова тебе грозит смерть! Кулаки мои стиснулись в бессильном гневе. Сколько ни прижимался я ухом к двери, ничего больше услышать не удалось.
— Кота надо спасать! — запищал в кармане Мышик.
Я застучал кулаком по толстым доскам. Дверь открылась сразу же. За стражниками стоял сам Директор, увидев свободные руки, гаркнул:
— Кто его развязал?
— Так он уже из вашего кабинета вышел без веревок, — доложил капрал бульдог. — Мы думали, ваша милость сами…
— Дурни! Обыскать его! Нож ищите! Или кто-то из вас его развязал? За кость готовы кого угодно продать…