— Ну, да-а, — затрубила Старуха. — А больше он ничего не хочет? Дом же твой, его тебе отец оставил. А Спирька у тебя как квартирант. Пусть он в документ заглянет.
Племянник согласился, что это так. А дядя Спиридон этого не понимает.
— Он уже продал корову и гонит меня с сестрой Валентиной в общежитие. «У нас, — говорит, — отец был стахановский работник, нам, — говорит, — колхоз обязательно даст квартиру».
— Как бы не так! Вот адамина чертова. А ты чего молчишь? А ты чего молчишь? — говорю.
— А я чего? — ответил племянник. — Я не молчу. Но дядя Спиридон ничего слушать не желает.
Парень отодвинул тарелку, провел по губам тыльной стороной ладони.
— Тетя Поля, вы бы приехали, — жалобно попросил племянник. — Хоть бы на один день. А, тетя Поля? Мне все говорят, зови тетю Полю. Без нее ничего не получится.
— Я приеду, — согласилась Старуха. — Это же придумать надо — дом продавать. Вы там чокнулись, наверное, все… Так и скажи, на той неделе приедет тетя Поля. И председателю скажи, я ему тоже мозги вправлю. Кто он там, председатель или кто, почему за народом не смотрит? Я вот только пенсию получу и поеду.
Племянник успокоился и сказал, что его отпустили только до вечера. И пока он обувался и натягивал на себя толстое и, видимо, тяжелое полупальто, Старуха, как тигр в клетке, металась по кухне, грызла папиросу и сквозь зубы басила:
— Черт-те что… я наведу порядок!
Софья Николаевна купила полтора десятка праздничных открыток. Принесла их в хрустящей желтой бумаге. Бумагу расправила ребрами ладоней, аккуратно сложила и сунула под матрас. Хорошо рассмотрела каждую открытку, поворачивая ее и так, и эдак. Из шкатулки, в которой хранились нитки и пуговицы, вытащила скрюченный шариковый стержень, сунула его в карман пальто вместе с открытками и собралась было к подруге Зое, которую все звали Зоха — она жила этажом выше, и Софья Николаевна помогала ей нянчить внука и вести хозяйство. Но Зоха пришла сама. Вот уж вылитый батько Махно, только раза в четыре крупнее.
— Идем, Сонька, — сказала Зоха.
— Подожди минуточку, — попросила Софья Николаевна и, скосив глаза на стенку соседки, напряглась, — к ней, кажется, кто-то пришел…
— А-а-а, — сказала Зоха. — Айда.
— Тс-с… — развернула ушко к стенке. — Ну конечно, телемастерша, собственной персоной. Как это она? — Софья Николаевна резко подскочила к гигантской Зохе, покрутила у нее под носом пальчиком и стала говорить, подражая голосу телемастерши: — Ты, мой дорогой муж, забыл свои обязанности: а) вынести мусор, б) вымыть полы, в) сготовить обед.
— Айда, — сказала Зоха.
А телемастерша, соседка по этажу, работавшая в телеателье, тем временем изливала Полине Андреевне душу. Муж ушел утром к своим родителям отдать восемь рублей долга и до сих пор не вернулся.
— Каков поганец! Тетя Поля, ни слова… Я ничего не хочу слышать в его оправдание. Он недостоин той заботы и теплоты, которыми я окружила его. Хватит. Пусть остается там и целуется со своими вонючими стариками-подстрекателями, если ему так нравится. Завтра же выпишу его и вещи выброшу на балкон. Отработает их и пусть забирает. Видеть его больше не могу, и дышать с ним одним воздухом просто противно.
А Старуха говорила ей своим низким голосом, от которого, как от стиральной машины, дрожала стена:
— Брось дурью мучиться.
Проснулась Софья Николаевна чуть свет и сразу же поняла, что сегодня обязательно съездит проведать старшего сына Виктора. Витька — золотой человек, и все его любят. Картина висит на стене — он рисовал. И диван сам сделал, и тумбочку. Тумбочку, когда ему еще лет десять было. Подбежал он тогда к матери и, захлебываясь от радости и поблескивая глазами, заговорил: «Все сделаю для тебя, мамочка, и стулья, и шифоньер, и диван. И ты будешь ползать, как змейка». — «Спасибо, миленький, — ответила она, — что считаешь свою мать змеей». И Витька всю ночь проплакал, просил прощенья и говорил, что хотел сказать — красивая.
Софья Николаевна быстро встала, выключила настольную лампу — она боялась темноты — и стала собираться. И потянулись длинные бессмысленные часы. Она стояла у окна, перекладывала в шифоньере вещи, выправляла на кровати подзор, минут сорок выбирала катышки с пухового платка. Но наконец собралась. Из коридора она весело крикнула на кухню Старухе:
— Без меня тут не скучайте, пропаду — не вспоминайте!
В обеденный перерыв забегала вчерашняя телемастерша. Интеллигентная стройная женщина в черных лакированных туфельках. У нее были заплаканные глаза, и кончики тонких пальцев дрожали, когда она поправляла волосы.