Сейчас Степан Ефимович прежние дела обозревает как с некой возвышенности. Не так давно выступал в цехе писатель, так вот спросили его: почему нынешние пишут хуже прежних? Писатель ответил, что не хуже, а труднее: жизнь сейчас другая, приходится изучать ее заново. Прежние устои разрушены, новые только создаются; все смешалось и перепуталось: деревня двинулась в город, город — в деревню. Министр женится на парикмахерше, директор завода живет на одной лестничной площадке с истопником. В какие века было так? Да ни в какие…
Чуть ли не в этот день Степан Ефимович получил подтверждение писательским словам с другой, совершенно неожиданной стороны. Проходил в конце рабочего дня по цехам, остановился прочитать свежий боевой листок и услышал голос за перегородкой, скорее всего говорила уборщица: «Все стало по-другому, даже на моей жизни. Зимы раньше были холодные и снежные, а летом жара стояла невыносимая, дышать было нечем. И дожди раньше были теплые. А после дождя летом были такие испарения. А сейчас — нет. Земля, что ли, остывает? Раньше, помню, по весне, чуть где снег сойдет, землица откроется — сразу парит. А сейчас не парит даже от асфальта. Все-таки остывает земля. Я-то малограмотная, но думаю так: вот нефть качают, неспроста же она была под землей. Грела, наверное, как кровь. А теперь все. И дальше, наверное, лучше не будет».
И Степан Ефимович подумал: что верно, то верно, раньше от живых отцов сыновей не уводили. Не было для этого условий, да и причин тоже. Действительно, какое-то особое время.
Степан Ефимович подвигал нижней челюстью, словно ослаблял сильно затянутый галстук.
В четверг позвонил Николай.
— Вот мы и приехали. Евдокия привет передает.
А в кабинете Степана Ефимовича собрались на совещание начальники служб, не время было для пустой приятельской болтовни.
— Вас понял. Изыщем время и встретимся.
Николай словно не понял официального тона Степана Ефимовича.
— Бельчика-то брать будешь?
На какую-то секунду Степан Ефимович напряг память и тут же почувствовал теплоту в груди. Начальники служб, уткнувшиеся в потрепанные блокноты, словно отодвинулись.
— Что за вопрос! Как оформим?
— Тут Евдокии что-то нездоровится, так что не знаю, как с посиделками, а вот привести его в сквер к фонтану могу.
— Понял. В девятнадцать ноль-ноль буду у фонтана.
Совещание было тяжелым, легких теперь не бывало, даже когда собирались коротко, на пять минут. И возникал, и давил всегда один и тот же вопрос: устаревшее оборудование трещит по всем швам. Оно еще каким-то чудом держится. Оно уже давно держится каким-то чудом. Но все-таки должен же когда-нибудь наступить момент, когда оно рухнет и, увы, окончательно. Все чувствовали приближение катастрофы и от собственного бессилия становились все раздражительней и злей. Вот когда Степан Ефимович особенно остро чувствовал, что значит не иметь тыла, если выразиться по-простецки: постоянно маячит перед тобой пустая сума. Вот им, которые помельче рангом, куда как легче: они-то не представляют жизнь в более крупных формах, в полном ее размахе… Что она может давать…
Сидел он, слушал перебранку сотрудников и рисовал на листке квадратики и треугольники, заштриховывал их, соединял между собой линиями, лесенками, елочками. В шариковой ручке было четыре цвета — получался нарядный лоскуток. Узоры окружали пометку «детсад — плотники», подбирались все ближе. К концу совещания слова стали частью орнамента: так ловко вплетались они в общий замысел, что стали неразличимы. В Степане Ефимовиче пропадал оформитель. Думал Степан Ефимович еще и о том, что сейчас самое время уйти в главк, и гори тут все оно синим…
Скверов в городе было много, но с фонтаном только один. Это был образцово-показательный сквер: деревья, каковыми привык их представлять человек, там не росли. Вдоль широких троп, посыпанных крупным розоватым песком, красовались шары, конусы и даже квадраты: растения подстригали с младенческого возраста. А что! Как говорится, красиво жить не запретишь.
Николай стоял в стороне от фонтана; выбрал он хорошую позицию — издалека виден. У его ног стояла собака. Степан Ефимович с удивлением увидел, что невелика она ростом, всего-то Николаю по колено, а представляться стала чуть ли не по пояс. Даже как-то жалко стало собачонку… И еще эта бельевая веревка, накрученная на ладонь… Трудно сказать, что вначале бросилось в глаза: сам Николай или внушительный моток веревки на кулаке. Сразу подумал: а как транспортировать? Такси, наверное, брать? Служебную машину для своих дел Степан Ефимович не использовал, не давал повода для лишних разговоров.