И вот что решил внезапно Степан Ефимович: надо немедленно поставить точки над «i», выяснить, наконец, непонятный, но временами изрядно досаждающий момент. Уже завтра может быть поздно! Именно сейчас.
Степан Ефимович решительно придвинул телефонный аппарат и набрал номер Николая. А когда тот ответил, разнервничался настолько, что, прикуривая, сломал две спички подряд. Врезал сразу в лоб:
— Слушай, почему вы все меня не любите?
Николай сначала стал откашливаться, а потом взял себя в руки, развеселился и подхватил, как ему показалось, шутку.
— Не только не любим — обожаем.
— В таком случае, за что меня обожать?
— Ну как же, такая биография: от сохи, армия… Жизненный опыт что надо.
Степан Ефимович молчал, ждал продолжения.
— Но главное — от сохи. И ты знаешь, и мы знаем — все хорошее от сохи. Соха — это знак качества.
— Неужели, чистоплюи, вы за соху не любили? За то, что вкалывал, когда вы еще от мамкиной титьки оторваться не могли?
— Да ты что, обиделся? Ты шутишь, и я пошутил.
— У меня нет времени на шутки. Так за что вы все меня не любите?
— Слушай, может, хватит веселить на ночь?
— Прошу ответить на поставленный вопрос.
Николая стал тяготить затянувшийся бестолковый разговор.
— Ладно, слушай. Мы тебя не то чтобы не любили, а, как бы это деликатней сказать, обходили стороной. И знаешь почему? Потому что ты сигареты держал в портфеле.
— Не понял. Разъясни.
— А припомни-ка… Мы все перед стипендией стреляли, а у тебя всегда были. Но ты вытащишь одну из портфеля, и портфель на замочек — щелк!
Теперь и Степан Ефимович припомнил: что-то похожее было. Хороший был портфель, польский, из желтой кожи, тисненный под панцирь крокодила, с двумя большими квадратными замками позолоченными, сияющими и днем и ночью. Лучший портфель на все высшее учебное заведение.
— А вам не приходило в голову, что в портфеле сигареты держать удобнее — не мнутся.
— И это тоже приходило.
— Уму непостижимо, такая мелочь.
— Да ведь и мы все мелкие.
Степан Ефимович помолчал, прикидывая, как понимать Николая.
— С тобой все ясно. Собственно, вот что: собачонку хочу вернуть. Дела и прочий шурум-бурум.
— Да, конечно, Бельчика надо забрать, — растерянно сказал Николай. — Наигрался?
— Совершенно верно.
Голос Степана Ефимовича окреп, потому что разговор вошел в привычное русло. В конце концов, по крупному счету, какая разница, что они там, сопляки, думали и говорили. И тем более какая разница, что думают и говорят сейчас. Их всех в бинокль не разглядишь. Он каждого может размазать, а его — никто! Даже корабль, идущий ко дну, не затянет его в свой водоворот. Другой корабль подберет.
— Сделай, товарищ, одолжение, подскочи на минутку.
— Ка-ак, сегодня?
— Именно сегодня! Значит, жду.
Степан Ефимович положил трубку и спохватился: о самом главном не спросил. Если Николай испытывает такое давнее предубеждение против него, Степана Ефимовича, так зачем же он тогда каждый раз приглашает проводить вместе отпуск? Впрочем, это может быть обусловлено несколькими причинами. Во-первых…
Но тут позвонили в дверь.
Открыл. На пороге стояла высокая красивая женщина — это бывшая жена. Ноги у Степана Ефимовича подкосились, и внутри все затрепетало.
Бельчик неожиданно бросился, повизгивая, к ней и припал на передние лапы.
МУЖ И ЖЕНА. И СЫН ПАШКА
Григорий Константинович решил надеть коричневый костюм, хотя с утра уличный термометр показывал плюс двадцать шесть. И небо яснейшее, чистой густой синевы, и безветрие — белье на соседском балконе не колыхнется. И все-таки исключительно важное событие требовало торжественной одежды.
Он еще раз взглянул в окно. Дом напротив был ярко освещен солнцем и больно ударил по глазам. В комнате сразу стало темно.
Григорий Константинович снял со светлого пиджака большой замысловатый значок и приладил его на коричневый. Хуже не будет, выглядит, как орден. Однако и без украшений Григорий Константинович был внушителен: выше среднего роста, кряжистый, с крупными чертами лица, густыми черными, без единой сединки, волосами; многие считают, что он красится басмой. Лицо его могло бы показаться простоватым, если бы не внимательные медлительные глаза: на ком остановятся — как прилипнут.