«Докторам этого не понять, — думал Григорий Константинович, без всякого удовольствия выпивая и закусывая. — Исчезающий ныне вековой сельский уклад». А доктора — хороши! Приехали из Африки, а поговорить не о чем… И удивительно: ничего они с собой не привезли — ни ковров, ни хрусталя, ни антиквариата какого-нибудь национального. Конечно, это не Григория Константиновича дело, но все равно, странные они люди.
А дома все было по-прежнему: вещи стояли на своих местах, Пашка учился. Ксюша работала. Когда она уволилась из строительного управления, семь лет отдала детскому саду воспитательницей — это из-за Пашки. Сын пошел в школу, и Ксюша переменила работу. К удивлению Григория Константиновича, она устроилась в музей краеведения. «Вот белая косточка, — с уважением подумал тогда Григорий Константинович. — Свое бере-от… Не на дорожные работы, а в музей». Кем она там — не знал; как взяли ее без высшего образования — не интересовался. Но полагал, что по блату, кто-нибудь из родителей. Родитель снимет последнюю рубаху, чтобы задобрить воспитателя.
Сейчас при виде этой начинающей полнеть женщины, лицо которой в домашних условиях каменело, делалось, как у статуи в городском парке культуры и отдыха, было удивительно, что когда-то она испытывала потребность играть на гитаре. С е м и с т р у н н о й!
Был период, когда он пытался растопить эту ледяную стенку: то духи принесет, то губную помаду, то еще какую-нибудь дребедень. И к праздникам, и просто так с получки. Она принимала их равнодушно, даже не рассмотрев как следует. Складывала в шифоньер. И Григорий Константинович прекратил это безрадостное занятие.
Отношения с Ксюшей ухудшились, когда Пашка пошел в школу. Григорий Константинович спешил на смену к семи утра. Уже начиная с осени, густая влажная темень была за окном. Григорий Константинович подходил к спящему сыну, поглаживал его голову, и всегда ему было грустно в эти минуты.
Уроки Пашка готовил вечером, Ксюша ему помогала. Она сидела рядом, подсказывала, поучала напряженным повышенным голосом, а если ребенок делал ошибку — кричала. Барабанные перепонки Григория Константиновича усиливали этот крик в десять раз.
— Нельзя ли поспокойней?
— Вот садись и занимайся сам.
С трудом сдерживая негодование, Григорий Константинович уходил на кухню.
— Нашелся указчик, — доносилось и туда. — Отец называется. Уделял бы ребенку внимание.
А он стоял у плиты и тихо страдал. И, как всегда в подобные минуты, спасительная мысль: уйти бы куда-нибудь… Но идти было некуда и не к кому. Не бродить же по улице просто так. Один раз подумал: может, в кино заглянуть? Но стало стыдно — не юноша, увы… Хорошо бы, конечно, с Пашкой сгонять в ТЮЗ, или в оперный на детский утренник, или, на худой конец, в парк, где на специальной площадке выставлена боевая техника времен Великой Отечественной войны. Но это ли главное? Задача отца направлять по правильному руслу мысли сына, а для этого клочок времени выбирается всегда.
После вечерней сказки Пашка тут же уснул. Ксюша перенесла его на разложенное кресло-кровать и вышла на кухню помыть посуду. Григорий Константинович курил и с ее появлением стал напряженно смотреть на огонек сигареты.
— Может, ты считаешь, я и укладывать должен Пашку? А заодно стирать, мыть полы, готовить еду?
— Никто тебя об этом не просит. Не забывай только отцовских обязательств.
— Интересненько. Говоришь как о каком-то производстве. Договор заключили, пункты обязательств определили. И вот подведение итогов. Ока-азывается, я не выполняю свои обязательства. Ты же из интеллигентной семьи, в музее работаешь, книги читаешь — откуда же такие узкие взгляды?
— У тебя зато широкие. Ты хоть знаешь, как живет ребенок, чем интересуется? Известно ли тебе, что учительница считает твоего сына олухом?
— Сама она олух, с ней разговор еще будет. Но почему ты решила, что каждую минуту я должен крутиться с ребенком? Разве этим выражается любовь? Это внешняя сторона, это фасад, это марафет, какой наводим мы перед комиссией. Настоящая доброта спрятана глубоко в душе. Она излучается.
Ксюша фыркнула. Но он продолжил:
— Я все время думаю о Пашке! Я вгрызаюсь в работу и завоевываю новые высоты. Для себя, что ли? Нет, золотая рыбка, — усмехнулся Григорий Константинович. — Это для Пашки, для его будущего. Делая жизнь себе, я тем самым обеспечиваю его будущее. И то, что я думаю о будущем Пашки, и есть самая настоящая, самая глубокая доброта. Вот в чем задача отца! Не сопельки подтирать, а ковать будущее.