Шишкам Иван Иванович завидовал, но не потому, что у них персональные машины, как раньше у купцов кареты были, с ямщиками своими, — шишкам легче прокормиться. Они живут и не думают о завтрашнем дне. Все достают, все как-то образовывают; и пенсия у них будет самая что ни на есть: с бесплатным проездом по железной дороге раз в году. Езжай хоть на Курилы, туда и обратно, и все бесплатно. Как вот этот друг, — покосился Иван Иванович на старика, — на хороший кусок берет такси, и хоть бы что… Просто так, туда и обратно, без всякой нужды… А на эти деньги можно на всю зиму картошки запасти, можно обновить прихожую. А он на ветер червонцы. Нет, что ни говори, заелись люди, выламываются… Колесики в счетчике только покручивают, отщелкивают монетки, уже хорошо набежало, а конца и не видно. С каждой новой цифрой на счетчике Иван Иванович чувствовал, как возрастает зависимость его от старика. Надо с клиентом налаживать контакт. И, превозмогая себя, Иван Иванович сделал первую попытку.
— Если хотите, можете курить, только стекло опустите. — Сам-то он не переносил курящих.
— Спасибо! Не курю.
«Ну, точно, — решил Иван Иванович, — не может простить эти дурацкие полянки, ручейки. Не курит, гад, не пьет, здоровье берегет. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет». Но вслух сказал, да раздумчиво так, словно делился сокровенным:
— Жалко, облачка идут, могут все испортить.
— Не испортят, — сказал старик. — Это безобидные облака. Без них было бы пустынно.
Таксист крякнул и подергался задом, удобнее устраиваясь.
— Э-э, не скажите, тут иногда большая опасность подстерегает. Есть кой-какие народные приметы, а против народа не попрешь. Однажды, в детстве еще, отправился спозаранок на рыбалку. Погода была самая отличная, вот как сейчас, тишина, солнце и вообще полный антураж. А пошел с дедом. Так вот, когда уже были у реки и стали готовить снасти — удочки свои, дед встал на берегу, огляделся, почесал един бок, почесал другой и сказал: ничего, Ванька, у нас с тобой сегодня не получится. Пропал у нас денек. Ну, да, говорю, лучших дней и не бывает. А во-он, говорит, видишь барашки, вот они и принесут ветер. А там, правда, чего-то белело, этакие малоприметные облачка, и на барашков похожие. Но были они так далеко и шли как будто стороной, и я, конечно, деду не поверил. Но часа через два ветерок поднялся ого-го, а энти самые барашки шли уже над нами, но были уже не барашками, а целыми баранами.
— Ясненько. А дед сколько прожил?
— Почти девяносто. Кряж был ой-ей, и пил, и курил.
Старик сразу перевел на себя: ему до того деда еще жить пятнадцать лет. Пятнадцать лет… Это целая жизнь… Даже голова кружится, стоит представить.
— А дед воевал? — спросил старик.
— Награды были, значит, воевал, — простодушно сказал Иван Иванович. — Вообще я не любил эту его болтовню про войну. Особенно как выпьет, так плетет языком черт-те что…
Старик помрачнел и нервно поправил сползающие полы плаща. А таксист, после некоторого молчания, обосновал свою позицию:
— Я так считаю: воевал? Хорошо! Большое тебе спасибо. Так а хвастаться зачем? Подумаешь, воевал. Я бы тоже воевал, если бы маленько пораньше родился. И из пушки пальнуть смог бы, и гранату в танк бросить. Так что мне потом, всю жизнь шуметь об этом?
Старик почувствовал, как тихая ноющая боль словно бы замедлила биение сердца и отдалась в левом плече. Но спокойствие, главное сейчас — спокойствие. Это еще не боль и тем более не приступ. Ни в коем случае нельзя сейчас думать о сердце.
— А ты сам почему в армии не служил? — спросил старик почти равнодушно.