Кроме него я встречал только двоих неандертальцев-охранников Хлюста и Сиплого, а так же их начальника. Начальник этого «Колизея» от всех требовал, чтоб его величали Стас-Золотой зуб, но, даже, его подчиненные за глаза величали его Фиксой.
А ещё я встретил парочку таких же бойцов-гладиаторов, предназначенных на алтарь грядущего турнира. Первый - весьма колоритный паренек лет пятнадцати. С черными афрокосами (или дредами, я не знаю как там правильно это произносится?) на голове, с колечками в ухе и левой ноздре. С шелковым шарфиком на шее и с полностью татуированной левой рукой, от кончиков пальцев, до ключицы. А второй - тонкий и гибкий мальчишка. Такой, знаете ли, крапивинского типа. Лет двенадцати, с тонкими ручками-ножками и честным, открытым взглядом.
Больше мне за весь день так никто и не попался. Хотя в некоторых камерах точно кто-то был ещё. Но, то ли сам не горел желанием общаться, то ли в связи с буйным нравом был заперт.
А вечером, когда нас уже заперли в камере (то есть, даже в туалет ночью не сможешь выйти. Для этих целей в каждой камере по ведру в углу стояло) мы с Совой обменялись информацией. Ну, то есть ,в основном она делилась. Мне-то особо нечего было ей сообщить.
– Короче, этот Додик - он сам такой же раб. Его на убой на арене привезли, так как он слишком много себе позволял на прежнем месте. Но, как быстро выяснилось, он только говорить и мог. А на деле никакой не боец. Стоило заикнуться о выходе на арену, как его начинает колотить и он натурально ссытся. В общем, его тут заставляют всю грязную работу делать, а на арену пока не пускают. Не боец. Но и к обслуживающему персоналу он тоже не относится.
– Да с ним-то все понятно. Он нам не интересен.
– Ну да. А с самой охраной тоже не всеё просто. Фикса и его помощники - это так называемая внутренняя охрана. А есть ещё и внешняя. И, именно она отвечает за безопасть проведения турниров, за сохранность гладиаторов, и так далее. Главный, на самом деле, не Фикс, а Коля Цвет. Фикс - начальник внутренней охраны, некий Кержак - начальник внешней. Это всё, что я смогла пока разузнать. Сколько там людей, вооружение и график смены их постов пока неизвесто. Но время до турнира ещё есть. Узнаю ещё.
– Хорошо. А что это за фрик в столовой тёрся? Видела, такой... С синей рукой, с косами такими ещё, - я попытался жестами изобразить встреченного мной мальчишку.
– А, так это Шарфик. Его так все и зовут. Он шарфик с шеи не снимает никогда. Хотя твоё позвище куда лучше ему подходит. Вот уж точно Фрик.
– Угу. А ещё мелкий такой пацан, тощий такой. Видела?
– Это Дон, наверное. Он молодой совсем, но перспективный, как я слышала. Он до Беды, говорят, спортивным фехтованием занимался. Так что на арене сможет себя показать.
– Понятно. Нужно, значит, быть осторожнее. А еще кого-нибудь видела, слышала?
– Да. В угловой камере наркоман сидит. Гера зовут. Всё время обдолбанный. Он из камеры и не выходит почти. Ещё в третей камере буйный заперт. Курок прозвище. Он, то ли чечен, то ли дагестанец. Постоянно с другими гладиаторами конфликтовал, постоянные драки. На охранников кидался. Вот его и заперли от греха подальше... Кстати, у местных охранников шокеры мощные. Именно ими они всех успокаивают.
– Ну буду знать. А что насчет...
Но договорить нам не дали. В двери скрежетнул ключ, она распахнулась, и в темную камеру (электричества на стадионе не было) начала вваливаться целая толпа народа. В камере тут же стало светло и тесно. Светло, от принесенных светильников, как свечей в подсвечниках, так и керосиновых ламп. А тесно от набившегося народа. Испуганная Сова, спорхнув с моей кровати, забилась куда-то в угол, чтоб не отсвечивать, а я, не вставая, просто сел на кровати, разглядывая эту представительную делегацию.
А она была весьма представительна. Надо сказать, что последним в камеру зашел сам Шварц собственной персоной. Усевшись на вовремя подставленный ему стульчик, он, не глядя, протянул руку в сторону и ему тут же в неё вложили какие-то бумаги. И он, удовлетворенно крякнув, поглядел на меня и, наконец, заговорил:
– Так ты, Шиша, оказывается, у нас Большая Шишка? Хе-хе-хе...
Я же во все глаза смотрел на бумаги в его руках. Не узнать в них Введенский вестник было невозможно.