Арбуз. Прямой и честный парень. Я, даже, не успел толком узнать его. Но тот внутренний стержень чести и долга, что был в нём, я сумел оценить. Ну тут уже можно даже какие-никакие доводы своей вины найти. Типа: не стоило дожидаться его боя, а действовать сразу. Поднимать бунт, пока мы все ещё были живы. Не искать новых участников, а действовать с теми, кто был. Может быть хоть у кого-то были бы шансы вырваться. А так... все погибаем один за другим.
Грека. Единственный, кого из участников я назвал бы своим другом. Настоящим. Таким, какие бывают - один и на всю жизнь. Где-то там у него остался маленький и бедный анклав, который обязательно загнётся без его руководства. С его смертью погибнет и его анклав. Маленькие дети, не способные прокормить себя сами. Их судьба тоже висит на моей совести пудовыми гирями.
Хиросима… Тут, даже - мысленно прикасаться к её образу жутко больно. И дикое чувство стыда за ту нелепую попытку уклониться от ответа и перевести все в шутку, на её честно заданный вопрос: «Что ты будешь делать если нас сведут вместе на арене?» Казалось бы, какой смысл в этом? Ей достался другой противник. Но я никак не могу забыть то выражение ее лица, с которым она тогда развернулась и ушла. Ушла, как оказалось, навсегда.
Вот и получается в итоге, что я ощущаю себя виноватым в их смертях и, потому, подсознательно и провоцирую окружающих на агрессию по отношению к себе. Звучит — дико нелогично, но оно так и есть!
Снова загремел засов и в каморку снова заглянул угрюмый Сиплый.
— Вставай, давай. Тебя Шварц вызывает.
Медленно повернув голову в его сторону я нехотя проворчал:
— Я вам что, собачка — по первому свисту подскакивать? Если кому надо — пускай сами ко мне приходят.
— Ах ты! — Сиплый аж задохнулся от гнева и с самым решительным видом направился ко мне, помахивая резиновой дубинкой. Во мне же боролись два противоречивых желания. Первое: купировать только что спровоцированный конфликт невинным вопросом: «А кто вместо меня вечером на арену выйдет, если ты сейчас…», а второе — принять бой. Вот прям здесь и сейчас. Сколько можно терпеть? И, к моему искреннему удивлению, я чувствовал, что второе желание явно перевешивает! Похоже, психика у меня вс ж таки нарушена. Явное ж отклонение. Так откровенно нарываться на опиздюливание…
Но даже отстраненно наблюдая за вывертами собственной психики, я и не подумал противиться нахлынувшему желанию. И, потому, когда Сиплый подошёл, я сжался в комок, поджав под себя ноги (пусть думает, что я боюсь его дубинки), и, когда тот замахнулся на меня своим дубинатором, резко выпрямился, ударив обеими ногами куда-то в живот охраннику.
Увы, но красиво отшвырнуть его так, чтоб еще и согнулся от боли, у меня не вышло. Сиплый был опытным бойцом и такой вот бунт, по всему видать, усмирял не в первый раз. Увидав самое начало моего движения — он чуть-чуть отстранился, выгнувшись назад так, что мои ноги лишь едва-едва достали до его живота, не нанеся никакого урона, а вот его дубинка, припечатавшая меня по ляжкея, заставила сорваться последним запретам, что еще сдерживали меня.
Не дожидаясь пока он сделает новый замах (одного-то удара хватило по самое не могу), я используя энергию, с которой выбрасывал ноги, утвердил их теперь на полу и сам вылетел из кровати бросаясь на Сиплого. Никаких хитрых маневров или приёмчиков. Просто сам, всем телом, впечатываясь в охранника. А точнее сшибая его с ног (благо, он попытался в этот момент, как раз переступить ногами и потерял равновесие) и впечатывая его в стену камеры.
Сиплый был старше меня и куда физически сильнее. Так что я ни на секунду не обольщался — это его не остановит. К тому же от дверей на помощь своему начальнику спешил еще один охранник. Времени у меня нет совсем. И использовать как оружие тут нечего. Если только…
Небольшой столик, стоявший возле кровати, от удара ноги подлетел в воздух, перевернувшись в полете вверх ножками, заставив подходящего охранника чуть отшатнуться (в его же сторону столик пинал). А Сиплый успел в это время прийти в себя и с силой оттолкнул меня. А силы ему было не занимать. Я отлетел как мячик от стены. Почти.
Я не стал сопротивляться его швырянию. Не пытался устоять на ногах. Наоборот, я сам рухнул в ту сторону, в которую он меня толкал. Но, при этом, не выпускал его ветровку, в которую я вцепился, скомкав её на его груди. И, против двойного рывка (своего собственного, да еще и помноженного на мое ускорение) он не устоял, полетев на пол вслед за мной.