Выйдя на пенсию, Старший каждый день приходил в кофейню, расположенную поблизости, в том же благополучном районе Безант Нагар, где он жил, поговорить с девятью друзьями о политике, шахматах, поэзии и музыке, и некоторые его комментарии на эти темы публиковала самая лучшая ежедневная городская газета. Редактор этой газеты был в числе его друзей, как и один из сотрудников редакции — местная знаменитость, в меру смутьян и не в меру пьяница, автор отличных гротескных политических карикатур. Еще в компанию входил известнейший астролог города, который начинал как астроном, но пришел к убеждению, что подлинные послания звезд улавливаются не телескопом еще — человек, который много лет подряд палил из стартового пистолета на самых посещаемых городских бегах и скачках и так далее. Старший очень дорожил обществом этих людей и говорил жене, что это замечательно, когда у тебя есть друзья, у которых каждый день можно поучиться чему-нибудь новому. Но все они уже умерли. Один за другим его приятели превратились в пепел, и даже кофейню, которая могла бы стать для него хранилищем памяти, снесли. Из десяти братьев он остался один, их жен тоже давно не было на свете. Его милая супруга и та скончалась, и он женился еще раз — на женщине с деревянной ногой, с которой был так резок, что удивлял этим детей и внуков. «В моем возрасте выбор маленький, — говорил он ей, не стесняясь, — вот и пришлось выбрать тебя». Она отвечала тем, что игнорировала его простейшие требования, даже принести воды, в чем ни один цивилизованный человек отказывать не должен. Ее звали Аарти, но он никогда не называл ее по имени. И никаких уменьшительных, ласкательных. Только «женщина» или «жена».
Старший отнюдь не был избавлен от возрастных болячек: тут тебе и ежедневные неприятности, причиняемые кишечником и уретрой, и ломота в спине, и боль в коленях, и молочная муть в глазах, и проблемы с дыханием, и ночные кошмары — в общем, медленный приход в негодность «мягкой машины». Дни тянулись в пустоте и бездействии. Раньше он, чтобы провести время, давал уроки математики, пения и Вед. Но ни единого ученика уже не осталось. Были только жена с деревянной ногой, расплывчатые фигуры на телеэкране да Младший. Отнюдь не достаточно! Каждое утро он сожалел, что ночью не отдал концы. Из двухсот четырех родичей немалая часть уже обрела вечный покой в погребальном пламени. Он не помнил в точности, сколько умерло, и всех имен память, разумеется, не могла удержать. Многие из живущих навещали его и были к нему внимательны. Когда он заявлял им о своей готовности к смерти, что происходило часто, лица их делались страдальческими, тела, в зависимости от характера человека, обмякали или выпрямлялись, и они начинали говорить со Старшим в утешительных, подбадривающих и, конечно, слегка обиженных тонах о ценности жизни, столь богатой любовью. Но любовь, как и все прочее, с некоторых пор его раздражала. Его семья, думалось ему, это гудящее облако москитов, а вся их любовь — сплошные укусы и зуд от укусов. «Вот бы изобрели против них такую спираль: зажег — и родня не подлетает, — говорил он Младшему. — Или сетку, чтобы натягивать над кроватью».
Младшему жизнь принесла одни разочарования. Он не ожидал, что она будет заурядной. Он рос у любящих родителей, которые внушили ему ощущение личной судьбы и предназначения, но на поверку оказался посредственностью, обреченной из-за скромных успехов в учебе на бумажную работу в городском совете по водоснабжению. Все его дерзкие мечты — об автомобильных поездках, железнодорожных путешествиях, полетах по воздуху и, может быть, даже в космос — давно ушли в прошлое. Несчастным человеком, однако, он не был. Личность менее оптимистичная, обнаружив, что страдает неизлечимой болезнью посредственности, вконец скукожилась бы — а он нет, он по-прежнему смотрел на мир ясными глазами, с открытой улыбкой. Правда, при всем его энтузиазме, при всем приятии жизни в нем все же чувствовался некоторый дефицит энергии. Младший не бегал, а ходил, и ходил медленно — даже в давно минувшие юные годы. Он терпеть не мог физических упражнений и посмеивался над теми, кто ими занимался. Не питал он интереса ни к политике, ни к всепроникающей культуре кино и киномузыки. Во всех значимых отношениях он предпочел не участвовать в параде жизни. Он не женился. Великие события восьми десятилетий произошли, не вызвав у него желания поспособствовать. Стоя в стороне, он смотрел, как рушится империя и рождается нация, и воздерживался от того, чтобы выразить свое мнение. Он был кабинетным человеком. Поддержание на должном уровне муниципальной водопроводной системы было для него достаточной жизненной задачей. Тем не менее сейчас он производил полное впечатление человека, которому жизнь все еще приносит радость. Он был в семье единственным ребенком, поэтому у него практически не осталось родни, чтобы заботиться о нем в его преклонные годы. Огромная семья Старшего давно уже взяла его под опеку: ему приносили еду, готовили завтрак, помогали в быту.