С наступлением утра пробуждаются, будто стремясь опередить друг друга, всевозможные звуки и делают сон особенно чутким. Задремав без посетителей, я вздрагиваю от скрипа открывающейся двери, просыпаюсь и вижу проносящиеся мимо как ни в чем не бывало машины, гул которых наполняет мое сознание. В последние дни я занята подготовкой к спектаклю, ношусь целыми сутками, лишь с утра удается ненадолго сомкнуть глаза, и мне нелегко просидеть лишний час в магазине. Я трясу головой, пытаясь прогнать сон, и у меня темнеет в глазах, будто передо мной вьется рой пчел, вылетевший из потревоженного улья. Отчего-то в такие дни, как сегодня, когда я валюсь с ног от усталости и даже подняться трудно, мне вспоминается Черная футболка, Ким Мину. У меня сердце обрывается, стоит увидеть какого-нибудь мужчину в черной футболке и бейсболке, широкими шагами идущего через переход. Или вот еще бывает: услышу рев подъезжающего мотоцикла, на котором развозят пиццу, и мне делается не по себе до тошноты. Когда мы впервые встретились, он, представляясь, почему-то сказал:
— Я безработный.
— Что, прямо фамилия такая?
Я расхохоталась, но у него ни один мускул в лице не дрогнул.
— Да нет, говорю же: безработный, — спокойно повторил он.
Я познакомилась с Мину, когда устроилась в пиццерию. И нет, я не строила глазки покупателям. Он тоже, как и я, там подрабатывал. В такие места обычно идут молодые люди, лет по двадцать, так что Мину выделялся на фоне остальных, как выделяются юноши, вернувшиеся после армии в университет. В свои тридцать лет он развозил пиццу. Он всегда ходил только в черных футболках. На них были разные надписи или рисунки, и в зависимости от сезона менялась ткань и длина рукавов, но они неизменно были черного цвета. Я была единственной из всей пиццерии, кого интересовало, почему он всегда носит черное. Он невозмутимо отвечал:
— Стирать не люблю, а что?
Из-за этого в пиццерии его не называли по имени, а прозвали Черной футболкой. Пока мы там работали, близко не общались. Было нам, как говорится, друг на друга совершенно начхать.
Как только я устроилась в пиццерию, менеджер, которому я, вероятно, показалась энергичной и выносливой, поручил мне помогать на кухне. Тесто я, конечно, не замешивала, а выкладывала начинку и мыла овощи. Несколько раз я перепутала ингредиенты, и мне сразу же назначили испытательный срок. Три месяца из моей почасовой оплаты вычитали деньги. Конечно, мне надо было подписывать рабочий контракт, пусть это и подработка, но все же — вот так, будто само собой разумеется, ничего не сказав, урезать плату, это уж слишком. В первый месяц я внимательно изучила рецепт каждой пиццы и молча терпела до конца срока. Но на четвертый месяц мне опять заплатили меньше, чем должны были, как и до этого. Я пошла жаловаться к менеджеру, и он сказал, что я самовольно прогуляла пару дней в середине месяца, поэтому он удержал часть суммы. Триста тысяч вон — не слишком ли много? В ответ он сказал, что вообще собирается продлить период возмещения ущерба. Ну что мне тут было делать? Одному взрослому человеку, чтобы прожить в Сеуле, необходимо получать миллион шестьсот вон в месяц. Я рассчитывала получить миллион, и из этого он отбирал у меня чуть ли не половину. Получалось, что я работаю за три тысячи вон в час.
Мы наорали друг на друга, и я, отрезав, что с завтрашнего дня увольняюсь, собралась уже было уходить, как вдруг вмешался Черная футболка. Он потребовал ответа у менеджера, почему тот не заключает рабочие контракты, — может, ему закон не указ? Перечислил все по пунктам: что про испытательный срок нужно предупредить работника сразу при трудоустройстве, что, если испытательный срок длится три месяца, значит, потом необходимо правильно рассчитывать почасовую оплату. Но менеджер не только не признавал свою вину, но считал, что я все, что заработала, получила и говорить больше тут не о чем. Черная футболка не спеша снял куртку с логотипом пиццерии и сказал, что тоже увольняется и завтра же отправит жалобу в Министерство труда и занятости, а заодно и в районную биржу труда. Менеджер только усмехнулся в ответ, сказав, что он может делать что хочет, и мы порознь ушли.