Лес грозно шумел по сторонам, и смутно белели телеграфные столбы. Черные облака проворно плыли на густо-синем фоне неба, изредка наталкиваясь друг на друга, и тогда на земле становилось темнее.
Катя шла, измученная навязчивой мыслью, что их стало меньше на одного человека… А тут еще тетя Лиза плакала в голос с причитаниями, поминая Тоню!
— Елизавета Силовна, ты же мужественная женщина, — пробовал успокоить ее Данила. — Побереги себя, впереди ведь целая смена за станками. И за Тоню нам сегодня нужно отработать…
Среди ночи в цех прибежала Тонина мама, высокая красивая женщина, и долго стояла с окаменевшим без слез лицом у станка дочери, за которым впервые никто не работал.
Маленький флажок черного крепа, воткнутый кем-то в шпиндель, был виден издалека. Мимо него шли и шли рабочие соседних цехов с белыми астрами в руках из заводской оранжереи. Вскоре весь станок, будто памятник, был завален цветами.
У Кати от усталости временами кружилась голова и клонило прилечь вздремнуть. На кого ни взглянешь — покрасневшие от напряжения глаза, постаревшие лица.
Кто знает, сколько еще впереди таких ночей и дней в цехе?
Глава 6
— Вот что, Катя, я еду, — решительно заявила однажды бабка, собирая вещи. — Наденьку жалко, напугаем еще девчонку и с едой ей тут плоховато стало…
Аграфена Егоровна не любила брать в дорогу много вещей, — и все же, несмотря на тщательный отбор, получилось два чемодана. Багаж для них с Катей весьма большой. Пришлось искать машину. Катя остановила пустую «эмку», попросила довезти к Савеловскому вокзалу. Шофер заломил с нее сто рублей. Катя согласилась, попросив при бабушке не говорить о цене. Парень обещал. Но не успели они погрузиться, как он потребовал деньги.
— Сто рубликов платите сейчас. Я завсегда со всех получаю наперед!
Бабка так и ахнула.
— Да ты что, деньгам счет потерял?
Пошла перебранка, шофер отказывался везти их. Катерина отдала ему сто рублей, и они поехали. Настроение у Аграфены Егоровны испортилось, и она ни слова не проронила всю дорогу.
Наденька сидела на коленях матери присмиревшая, уткнувшись лобиком в стекло.
Вокзал поразил многолюдием. Всюду, где только можно было, лежали и сидели женщины, дети, раненые бойцы из госпиталей. Катя с бабкой едва успели поставить вещи, как вой сирены заглушил вокзальный шум. Дежурные заторопили спуститься в бомбоубежище. Катя с тревогой подумала: «Не уйдет бабушка от вещей», А она, словно отгадав ее мысли, сказала:
— Ну пошли, Катенька, вещи целы будут, кругом военные, этот народ надежный. Что делает враг проклятый… Надю-то не урони.
Ночь предстояло провести на вокзале: говорили, что в нескольких местах бомбами разрушило путь. Говорили и другое: спешно на вокзал прибывают воинские составы. Отъезжающие волновались, верили и не верили. Аграфена Егоровна неожиданно обрела свое обычное спокойствие и не вмешивалась ни в какие разговоры.
Надю уложили на скамейке, соорудив ей из пальто нечто похожее на постель, а сами, за неимением места, прикорнули на чемоданах.
Горело несколько затененных колпаками лампочек, было тепло, и люди, намучившись за день, спали, где придется.
Наденька всплакнула во сне, как бы простонала, затем еще и еще. Катя склонилась над девочкой, пробуя утешить, взяла на руки. Но Надя не переставала плакать и бессвязно лепетать «ма-ма», не узнавая ее.
Кончался второй день, как Катя уехала с завода, и ей пора было являться на работу. Она дозвонилась Седову в цех.
— Провожай до конца как следует, — сказал он ей. — Нина тут на твоих работает, понимаешь?
Катя не понимала и решила, что Данила не хочет ее расстраивать. Но делать было нечего, и она, по примеру бабки, старалась быть спокойной.
К ночи объявили посадку. Все засуетились, стали напирать. У дверей началась давка.
— Помоги, сынок, — попросила бабка красноармейца и передала ему чемоданы.
— Вот не взяла носильщика, поскупилась, — упрекнула ее Катя.
Аграфена Егоровна промолчала, роясь в своем кошельке.
— Возьми-ка, — сказала она бойцу, подавая сторублевую бумажку.
— Куда мне так много! Ничего не нужно…
— Бери, бери, мало еще, мы перед вами на всю жизнь в долгу, — сурово заключила бабка.
Их вытолкнули на улицу в густую, холодную после помещения, темноту. Была тревога. Враг сбрасывал осветительные ракеты. На миг из темноты возникали люди, телеграфные столбы, залитые неестественным матовым светом. Зенитчики с неистовством расстреливали ракету, и она, не успев во всю силу разгореться, огненным бисером осыпалась на землю.