Она всегда немного завидовала Кате, изумляясь ее удачливости: уцелел Андрей на войне, есть дочка, чудесная бабка. На заводе Катя видный человек, не то что там какая-то Полякова, которой могут понукать кому не лень!
«Надо как-то изменить свою жизнь. Но как?» — раздумывала Нина, хотя знала, что все бесполезно: от проклятого одиночества нет избавления.
Она тихонько встала и переложила подушку к противоположной спинке кровати, чтобы лежать лицом к окну. В верхнюю фрамугу было видно небо блекло-голубого цвета, и это неожиданно перенесло Нину в детство, на речушку Куйменку, где они как-то с Катей, уйдя из городка, помогали друг другу учиться плавать в самодельных, из маек, купальных костюмах, а потом, накупавшись, лежали в кустах и смотрели вверх. Нескладные тоненькие девчонки! О чем они думали тогда, что говорили? О своей учительнице, очевидно, о школьных отметках, — таков был их мир забот и радостей. Тихо текла рядом речушка с песчаным дном, глубиной по пояс взрослому человеку, но над ней был сооружен металлический железнодорожный мост, и дробный стук колес по нему был далеко слышен. Поезда шли из Москвы на Калязин, Ленинград, и люди в вагонных окнах представлялись девочкам счастливейшими из смертных: они путешествовали!
Нине Поляковой дальше подмосковных домов отдыха так и не довелось пока нигде побывать. И родни она себе не нажила, будто кто заколдовал ее, горькую детдомовку!
— Вот, Даня, жизнь-то моя какая! — шепотом проговорила Нина и тотчас подумала о письме из комитета ветеранов. Зачем? Что означало оно?
…Если бы Нина знала сейчас, что всего три месяца, отделявшие ее от Девятого мая, праздника Победы над фашистской Германией, круто изменят ее жизнь… Если бы знала!
Тогда она прочитает в газете указ правительства о посмертном присвоении звания Героя Советского Союза Даниле Михайловичу Седову. А ту улицу, где проживает его вдова, — будут именовать улицей имени Данилы Седова.
Глава 15
Жить на две семьи: Андрей с Катей в Москве несколько дней в неделю, бабушка с Наденькой — постоянно за городом — было хлопотно и неудобно. Много времени уходило на дороги, а для Кати-студентки — каждая минута на учете.
Правда, комнатенка в Москве не из просторных, но зато вместе, и Наденька все время на глазах у родителей.
Поколебавшись, Аграфена Егоровна продала свою половину.
Чем больше старела Аграфена Егоровна, тем чаще обращалась к прошлому, и всегда приходила в приятное оживление, если ее просили рассказать что-нибудь из своей жизни. Особенно она любила, оседлав нос старомодными очками, покопаться в сундуке-приданом. Там, в аккуратных стопочках, перевязанных ленточками, хранились неизменившиеся от времени старинные фотографии. Надя помнила их с младенческого возраста, безошибочно определяя, где бабушкины тятенька, где мамушка, сестрица Анюта, а где невестка Пелагея с детьми. Сейчас Наденьке приходилось показывать бабушке, где кто, водя пальчиком по карточкам, — до того уже плохо видела Аграфена Егоровна.
«Хоть бы бог меня прибрал до полной слепоты!» — иногда думала бабка после очередной поездки к врачам, замечая, как все уже и уже становится для нее окошечко в мир.
Но ни Андрею, ни Кате, жалея их, бабушка ничего не говорила о своих горьких мыслях. Они могли лишь догадываться, как бывает тяжело у нее на душе.
— Видишь ты меня? — спрашивала бабку Валентина Степановна, иногда гостящая у сына в Москве.
— Не знаю, чего и ответить… Одно лицо твое чуть белеет…
— Болезная ты моя, крепись. Всех нас ожидает такая участь. Родниковой бы водицей тебе по утрам умываться…
— Выплакала я свои глазоньки, Степановна. Сначала по мужу, потом по сыночку и Славочке. И Ленушка бедная, Катенькина мамушка, в молодые годы нас покинула. А я, старуха, все маюсь…
— Ну ты судьбу-то не гневи, — возражала бывшая соседка.
Худая, с седыми до синевы волосами, Валентина Степановна упорно не соглашалась расстаться со своей половиной дома в городке, где только кот, по прозвищу Додон, скрашивал ее одиночество.