Корабль то бросался вперед, то резко сбрасывал ускорение. От смены перегрузок и невесомости разламывалась голова. Реактор взревывал. Сирена выла беспрерывно, не успевая давать отбой.
Вдруг Эдель выпустил рычаг, шагнул чуть влево, кулаком ударил Мака в подбородок и тотчас ребром ладони по горлу. Мак потерял сознание и не рухнул лицом вниз лишь потому, что вновь наступила невесомость. Тем страшнее выглядели его запрокинутая голова, до белизны стиснутые на рукоятке пальцы, валящееся набок тело.
— Молокосос! — Старик всхлипнул. — Какой молокосос! Да тебе и не снилось то, что знаю я...
Он сидел в кресле и ни о чем, ну совершенно ни о чем не думал. Головокружительная легкость гуляла по организму. Сквозь закрытые веки резались багровые сполохи колоратора. Все было бы в общем хорошо, если б не сухая трескотня дозиметра. Мак не подавал признаков жизни. Он с трудом уселся у стены, ощупал горло.
— Как это называется?
— Каратэ.
— Спасибо. Запомню.
— Больно?
Мак, не отвечая, прислушался, сосредоточился.
— Что там гудит?
— Дозиметр.
— Нет. За ним. Наава, очнись!
Еле-еле, по искорке, оживился один фасеточный глаз. Тяжелый радиошорох пополз по рубке. Казалось, Наава задыхается.
— Слуш-ш-шаю...
— В чем дело?
— Реактор выходит на неконтролируемый режим.
— Почему?
— Обломился стержень... Поглотитель нейтронов... Цепная реакция...
— Можно что-нибудь сделать?
— Не знаю... Я уже все перепробовала... Помехи...
— Немедленно соберись и скажи хотя бы срок.
Наава шумно вздохнула и выдала на все шкалы тикающую цифру 40. Эдель сидел сгорбленно, отрешенно, будто и не слышал ничего.
— Отключайся, — сказал Мак. — Скис, командир?
— Теперь нет командира. И экипажа больше нет. Есть корабль, ожидающий взрыва.
— У нас в запасе сорок секунд.
— «Сорок секунд подвига». Это у меня уже было. Все было!
— Катапультируй реактор!
— Я устал, так устал. Лучше сразу. Прости, Мак...
— Взаимно.
Старик поднял голову, осмотрел рубку:
— Ничего не будет. Ни нас. Ни тебя.
— Отсюда полета без двигателей лет сто, — равнодушно сказал Мак. — Сколько ты уже отхватил рентген? И сколько еще получишь? Ни ты, ни я не долетим...
— В твои двадцать я бы тоже колебался... Боишься?
— Смерти? Вряд ли. Памяти боюсь. И одиночества, если кто-нибудь из нас... первым...
— Остается семь секунд...
— Ты прав. Сто лет. Лучше сразу. Так надежнее...
— Тогда еще раз прости.
Эдель поднял руку и изо всех сил вдавил красный рубильник. Корабль вздрогнул. Мак ярко, словно в учебном фильме, представил себе, как ропатроны катапультирования вырвали реактор из корпуса «Тополя».
Далеко-далеко в пространстве загорелась ослепительная звезда.
В салоне в мертвом безмолвии оскалился потухший колоратор.
...Наава молчала долго, очень долго, гоняя беспокойные искорки в глазах, посвечивая самыми задумчивыми цветами своего спектра — сиреневым и фиолетовым.
— Не понимаю я истории «Тополя». Хоть всю логику меняй — не понимаю.
— Считалось, у тебя повреждена память. Кроме отчетного кристалла ты показала на выходе нули. Зачем?
— Вот вопрос, от которого тоже можно свихнуться. Он не имеет конечного решения.
— Ты боялась открыть тайну?
— Люди не очень были склонны ее узнать. Они не спрашивали. Тайна должна была умереть во мне.
— Что же изменило твое желание взбунтоваться? Одиночество замучило? Или от приятного обращения растаяла?
Размышляя вслух, я привычно запустил в волосы сцепленные пальцы рук, машинально подергал ими, словно бы пробовал прочность шевелюры. Наава просветлела, налилась ласковой голубизной.
— Чистая случайность. Как и вся история «Тополя». У него был тот же жест...
— У кого, Наава? У Мака? У Эделя?
Она не ответила.
— Осталось самое существенное. Их последние страницы...
— Да, но я бы не хотела...
— Теперь? Когда все рассказано? Почти все?
Наава прищурилась, ослабив сигнальные огоньки.
— Хорошо. Хотя это не совсем совпадает...
— С их дракой из-за биостата? Брось, не мучайся. Впрочем, я и без тебя процитирую две-три мысли из тех, на которых оба прекратили вести дневники. А ты подкорректируешь. Согласна?
Глядя на Нааву в упор, я напряг воображение. После всего услышанного угадывать было нетрудно. Мак наверняка думал что-нибудь вроде: «Старик заслужил право вернуться любой ценой. Жаль, не хватило хитрости насильно заставить его жить. За одно то, что мы теперь можем там, на Земле, мы в вечном долгу у стариков. Героям всегда тесновато среди людей. Может, поэтому они вперед и протискиваются?» Эдель? Ну, Эдель еще проще. Приблизительно так: «Мальчик. Зеленый занозистый мальчик. Но храни, Земля, своих сыновей — какой талант! Имей я даже две жизни — обе, не задумываясь, отдал бы за такой вот полет, только со счастливым концом. Странно, даже души спасать надо умело. Потому что скучно предложенная помощь может привести к смерти. Неожиданный парадокс жертвенности — напрасная жертва. В шахматах это называется «некорректная жертва»...»