Тимоня, орудуя казачьим широким ножом, выдрал камень из гнезда. Векша помогал. В нишу под ним уложили половину груза из сундука. Самое ценное понесли дальше.
За поворотом хода остановились снова. Почему ровный ход завернули — камень небесный лежал здесь испокон веку, черный и зловещий, каленый топор от него тупился с первого удара…
— Здесь, — сказал он, дождавшись дьяков. — Вот она…
Ниша покоилась в стене, и камень, закрывающий нишу, добыли сразу. Пожалел Висковатый, не вошли все книги. И о другом пожалел, неладно стал камень на место, щель видится.
У выходного лаза он подсвечивал себе долго, искал одному ему ведомое. Передал свечу Векше и нагнулся низко.
— Подсвети сюда. Кольцо тута…
Он нашарил кольцо, потянул с кряхтением… Ойкнул Тимоня, свеча выпала из рук Векши, свалился Висковатый — так быстро случилась неожиданная встреча: из боковых ниш выступили четверо в сутанах, с капюшонами на головах, хрястнули дубины, ломая шейные позвонки пришедших.
— Здеся-таки, — донеслось злорадное из-под одного капюшона. — Висковатого наверх, дьяков добить и замуровать в ниши. А что до этого упрятали, мне доставить.
Каменная плита медленно опустилась под тяжестью противовеса, пахнуло сыростью снаружи…
Смольников прибыл в Ясенево, а его друзья-диггеры толь-ко-только добрались до каменной двери с противовесом.
— Выходим, — скомандовал Первушин. — Завтра вернемся. Валерка, пометь кладку. Нелепая она какая-то, надо будет присмотреться завтра.
Валерка послушно присел у чуть задранного камня, помечая в блокноте с маршрутом нужное место, остальные ушли вперед, когда дробно замолотили несколько автоматных стволов. Вскрикнул Перваков, застонал Первушин. Валерка сорвал с каски фонарик и сжал его на груди. Ему показалось, что он уже никогда не поднимется с корточек.
— Выходи, сучонок! Застрял? — услышал он зычный окрик и рванулся, выпрямляясь на бегу, в обратную сторону.
Пули вжикали по камням стен, сердце рвалось, опережая ноги. Подняться сил не хватало, но надо, надо! Собравшись для рывка, подтянул ноги, как в низком старте. Спасительный поворот рядом…
Кривая пуля рикошетом от каменной кладки ужалила в шею, он снова упал, зажимая перебитую вену, дико сохло во рту, надвигались потемки.
— Добей, — сказал кто-то над ним.
Расширенными глазами видел Валерка черный капюшон, который склонился к нему, и блеснувший нож.
3 — 12
На вороном жеребце, картинно подбочснясь, в Москву въезжал тушинский победитель, воевода Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Скоморохи дудели в дудки, трещали пищальники, визжали рогожные девки, шумели хлопцы, отпущенные поглазеть на рязанскую дружину по случаю празднества. Дружина входила под изукрашенную арку на тверском спуске.
Было с чего праздновать: князь Скопин-Шуйский изгнал из Тушина «невсамодельного царя» Дмитрия, тем кончалась смута, изнурявшая народ. Бояре на радостях выкатили на улицу пиво и меды в бочках, щедро поили водкой и винищем — разливанное море пенилось и бурлило, гуляй, народ, не поминай лихом, вот они, победители наглого самозванца! Михаил Васильевич, молодой и пригожий, ощущал на себе ликование, словно в солнечных лучах купался, отчего и молодел.
Полюбили его московиты!
Разухабистая девка кинулась к нему сквозь заслон рынд с распахнутыми руками, кокошник набок свалился.
— Люб ты, князюшко! — возопила она.
Жеребец всхрапнул, князь свесился с седла, сгреб одной рукой девку и поцеловал взасос. Только и успел заметить выгнутые, крашенные сурьмой брови и ошалевшие от привалившего счастья глаза.
— И ты ништо, — опустил ее на землю Скопин-Шуйский.
Опустил и забыл разом. Соболью шапку набок сбил, опять картинно подбоченился и перехватил злой взгляд сидящего прямо на земле нищего в веригах.
— Чего осмуренный? — подмигнул ему князь улыбчиво и по-доброму. — Радуйся, дедка!
— Дуракам праздник, — ощерился нищий и, толкнувшись руками, быстро убрался за спины гомонящей толпы. Рынды не заметили старика, крамольных слов не услышали, а они довольного князя по сердцу не корябнули. Вороной жеребец перебирал заученно красивыми ногами по проходу к Боровицким воротам.
— Ишь какой картинный! Красавец у тебя племяш, — скосился на стоящего рядом боярина Федора Шуйского думный Михаил Романов. Встречающие бояре полукругом стояли на въезде.
— Ништо, — польстило Шуйскому. Бороду огладил и голову задрал повыше.
— А в Кремль прет, — подтолкнул его в бок думный.