Судских занимал пост главы комитета прогнозирования — ввели такой по его просьбе, — и с ним Иван решил не миндальничать, не испрашивать президентского разрешения: вызвал к себе на Лубянку на первый случай.
— Игорь Петрович, что это вы последнее время Сумарокова нахваливаете? — спросил он, едва Судских степенно вошел в кабинет. Прихлебнул чай с лимоном, не поздоровался, не потрудился встать навстречу.
Судских властные повадки бывшего подчиненного воспринял с грустной усмешкой, ответил ему независимо:
— Никогда ни его общество, ни самого Сумарокова я не хвалил. Даже наоборот, предупреждал президента, когда был вхож к нему, поблажек не делать. Антисемитизм, антагонизм — изнанка одна — вред обществу, его раскол.
— Про это не надо, — выставил обе руки вперед Бурмистров. — Хвалили ведь Сумарокова?
— Повторяю: никогда и нигде.
— А у меня другие сведения, — перебил Бурмистров. — Вы давеча выступали перед студентами прикладной математики и микросенсорики и сказали, что «Меч архангела Михаила» следует беречь и пользоваться им в крайних случаях. Как это понимать?
— Ах вот оно что, — опять грустно усмехнулся Судских. — Без кавычек надо понимать. Термин такой в микросенсорике.
Только чего вдруг не Сумароков дает ответы Бурмистрову, а Судских? — развлекался он, разглядывая важного Ванечку за председательским столом. Пододвинул стул и сел удобнее, не раздеваясь, нога на ногу.
— Работа у нас такая, — не без издевки ответил Бурмистров. — Чтобы кое-кто не заблудился в дебрях.
— Не заблудится, — успокоил Судских. — Поскольку я объяснил непричастность к обществу архангела Михаила, могу идти?
— Когда скажу, пойдете, — перешел на жесткий тон Бурмистров. — С завтрашнего дня прошу составлять для меня детальный отчет о проведенных экспериментах. Я должен быть в курсе.
— Чего не выучил Гансик, того не выучит Ганс.
— Игорь Петрович, не надо риторики. Я вас уважаю, но хочу предупредить: вольнодумства не потерплю ради безопасности страны.
— Эх, Ваня, Ваня, — хмыкнул Судских, прикрывшись ладонью. — Не тем боком подрумянился ты в нашей духовке.
Иван выпучил, глаза, а Судских перешел на жесткий тон:
— Шашкой махать, когда она под рукой, всяк умеет. А не боязно поскользнуться на ровном месте, пугая учителей?
— Так это вы меня пугать надумали? — упер руки в стол Иван.
— Сиди! — осадил Судских. — Ты мне даже стул не предложил, чаек попиваешь, засранец эдакий, недоучка хренов, а замахиваешься на неподвластное! До тебя здесь не один начальник сковырнулся только потому, что считал себя властителем тайн!
Таким Иван никогда не видел Судских. И вряд ли кто видел. Бывший шеф постарел, стал суше фигурой, и сухость его слов вспыхнула от нечаянной искры Ванечки.
— Запомни, Ванятка, меня раньше мало интересовали посты, а теперь вовсе. Место мало красит человека. Как был ты для меня Ваняткой, так и остался. Поэтому с пустяками не беспокой, никаких отчетов я составлять не буду.
«А не пугнуть ли его на самом деле?» — загорелся Судских.
Не прощаясь, он встал, зыркнул глазами и покинул кабинет, а Бурмистров никак не мог сообразить, как из стакана переместился на бумаги кружок лимона? Не мог он задеть стакан — чай на месте…
1 — 3
Горячность никогда не была в характере Ивана Бурмистрова, и возмущение Судских он воспринял как факт и только с простеньким выводом: на него обиделся старый человек. Л в чем, собственно, дело? Когда-то он повиновался ему беспрекословно, теперь он желает видеть все винтики закрученными — только и всего.
Ладно, Судских он на время оставит в покое, а за Момота возьмется основательно и неторопливо.
Походив по просторному кабинету, он прикинул, как именно следует бороться с крамолой, чтобы не вмешался президент, не заступался за старых товарищей. Скрип хромачей убеждал его в силе и правильности действий.
Для начала он вежливо пригласил Момота на Лубянку: следует, так сказать, определить политику двух всесильных ведомств.
Момот появился, если так можно выразиться о шестидесятилетием человеке, с ясным взором младенца. Ванечка немного робел перед ним, памятуя прежние давние встречи, но именно преодоление робости в себе казалось ему наиболее важным для успеха.