А у Мотвийчучки дела пошли в гору в период полного поглупления народа, а Володя язву нажил от вина азербайджанского розлива. Изредка названивал Нинуське, жалился на безденежье и напоминал о светлой поре их любви. Нинуська подбрасывала тыщонку-другую, сердобольная женщина, а потом надумала: «Какого хрена я стану подкармливать этого бездельника задарма, если один уже сидит на шее, и сидит прочно?» Мудрая мысль.
— Вовчик, — сказана она при даче очередной порции отступною, — взгляни, я тут роман написала… — Потупилась. И тишина. А потом в лоб: — Займись обработкой, чтоб взахлеб читалось, нынче все пишут. А я тебе заплачу.
Скажи она: давай снопа сойдемся, он бы не так ликовал, как от такого предложения — стабильный заработок!
— Нинуська! — повалился в ноги Христоумов. — Я из тебя богиню дамского романа сделаю!
И ничего так пошло дело. Нинуська обдумывала сюжет, а Вовчик, прихлебывая сертифицированную водочку, воплощал задумку в сногсшибательное чтиво, а алчное издательство публиковало.
Глупый читатель почитывал.
Первый роман, «Я — колдунья», сделал из Мотвийчучки госпожу Мот. Второй роман, «Запутанная путана», дал ей денежную клиентуру. Заезжие гости вообще держали ее в руках как верительную грамоту, молили продолжения. Оно состоялось. Прорезалась научная мысль, привитая в институте марксизма-ленинизма, и вышла книга не ниже, чем настольная: «Как давать, кому давать: принципы совокупления юных млекопитательниц». Не пошло. В издательстве сидели не полные бараны, испугались откровений наставницы — ведь у многих были дети! «… Я подстелила собственные шелковые трусики, и мы отдались блаженству прямо в сточной канаве». «…В тринадцать лет я познала истинный вкус орального секса». «…В положении у забора главное — лучше упереться». Опыту госпожи Мот верили, но печатать не хотели. Тут и сам Вовчик исписался и спился, излишняя слава госпоже Мот показалась ненужной. Его выгнали вторично.
Она вспомнила о нем неожиданно для реализации плана мести.
— Вот тебе деньги, купи приличный костюм, должен выглядеть как профессор-нейрохирург, — наставляла она. Рискованная затея: Христоумов мог пропиться до прострации, и она предупредила: — Не вздумай исчезнуть, не вздумай пролиться. Потеряешь больше, если не все, — посмотрела она многозначительно.
Фортуна улыбнулась ему. Христоумов стойко обходил ларьки со спиртным в витринах, вошел в шоп с иностранным названием и вышел и черной тройке. Да, сказало ему зеркало в шопе, вылитый профессор-нейрохирург. Нинуська, пардон, госпожа Мот, добавила: надо бы туфли новые, рубашку, галстук. И добавила денег на обновы. В жизнь Христоумова вместе с надеждой вошел и ремень с надписью «Ренглер» на бляхе. Такого у него не водилось прежде. Жизнь налаживалась.
В прежние годы сутулый, с узкими плечиками, в очках и вечно коротких брючках, он в лучшем случае тянул на гинеколога районной поликлиники, теперь, в тройке и белоснежной сорочке, его уже Вовчиком как-то не назовешь. Госпожа Нинелия от себя добавила очки в позолоченной оправе с пенснушками и впервые назвала его Владимиром Викторовичем. Не жгла такая жажда, мести, что скупиться она не могла. Добавила наставлений:
— Подчитай литературку, и начинаем работать.
Владимир Викторович от страха потерять новые одежды и обещанный гонорар в долларах начисто забыл про выпивку и засел за медицинскую литературу. Неделя упорного труда принесла весомые результаты. Это не наставления, как лучше упереться у забора, и не секс на операционном столе: «…Я вырезала ему аппендикс, и мы слились в экстазе», — это практика ученого мужа, и Нинелия вывела Хрисгоумова в общество.
Пыжиться каждый писатель может, разве кроме Виктора Астафьева, и Христоумов подъезжал к гостинице «Орленок». где «Русское, золото» устраивало массовое кормление по случаю пятилетия, с надутыми щеками.