Куницкий пришел на квартиру к Ядзе с веткой мимозы - дело было в начале апреля - и плиткой шоколада. В бесцветных пустоватых глазах его светилось тихое смирение. Он пожимал теплую руку немножко смущенной, но искренне обрадованной молодой матери, смотрел на нее взглядом, полным сочувствия, и тоже немножко смущался, испытывая неловкость за свою прежнюю отчужденность. Ядзя не имела возможности более или менее обставить свою комнату, создать надлежащий уют, и эту убогость обстановки Куницкий сразу отметил про себя, тем более что горделивая осанка Ядзи, ее строгая и какая-то просветленная красота, уже не столько внешняя, сколько душевная, светящаяся изнутри, подчеркивала контраст со скромной обстановкой комнаты.
- Ты чудесно выглядишь. Великолепно, - не удержался Куницкий, и это были искренние слова.
- Это потому, что у меня прекрасное настроение, - ясные темно-серые глаза ее светились счастьем.
- По-моему, ты вообще не умеешь пребывать в плохом настроении, - с галантной любезностью сказал Куницкий.
- Возможно. Но сейчас особенно.
И это была правда. Если до появления ребенка Ядзю иногда навещала смутная тревога, то теперь она почувствовала себя обновленной и радовалась всему. Даже незначительные детали и события, как подобие первой улыбки ребенка, теплый дождь или солнечный день, приводили ее в неподдельный восторг.
- И как ты назвала своего сына? - спросил Куницкий, присаживаясь на стул у окна и подперев свою массивную челюсть.
- Еще никак. Надо посоветоваться с Янеком.
- По радио? Он-то знает? - с деланным доброжелательным спокойствием спросил Куницкий. Она уклонилась от прямого ответа. Сказала:
- Бойченков уверяет, что летом Янек будет в Москве.
- Подполковнику, конечно, видней. Только ты назови сына польским именем. Например, именем Мицкевича. - Куницкий бросил на Ядзю слегка насмешливый взгляд.
- И что получится: именем Адама Мицкевича и в твою честь? - Ядзя в свою очередь насмешливо покачала головой. - Адам Слугарев. Не очень. Лучше Феликс. Или Ян. Два Янека - неплохо, как ты считаешь?
- Я не люблю однообразия. Хотя взрослым его будут называть Ян Иванович. Забавно.
- - При условии, если мы будем жить в России.
- Я думаю, что это уже безусловно. А где же еще?
- В Польше… Ведь Янек уже истинный поляк. За землю польскую он пролил кровь свою. Да, я тебе не говорила: он уже майор Войска польского. Он кавалер орденов "Грюнвальда", "Виртути-Милитари" и "Серебряного креста заслуги".
- Ну, это еще неизвестно, разрешат ли ему советские власти и польское правительство… Потом, ты извини меня, Ядзя, но я отказываюсь тебя понимать: нам с тобой, можно сказать, чертовски повезло. Идет страшная всемирная война, люди нашего возраста гибнут, а мы с тобой имеем возможность в спокойной обстановке, в относительно сносных условиях учиться. Да где? В университете, всемирно известном! Для нас война кончилась, и нам с тобой остается только поблагодарить судьбу. Я уже решил остаться в аспирантуре. У тебя тоже отличная перспектива. Ведь что важно для нас: знания и солидный диплом. Это прежде всего. А с таким дипломом, как МГУ, совсем необязательно ехать в Беловир. Можно жить где угодно: даже в Швейцарии, в Аргентине, в Австралии.
- Ну, а как же родина, Адам? - Ядзя смотрела на него неодобрительно, с разочарованным видом. - У человека есть родина, - прибавила она с убеждением.
- Совершенно верно, дитя мое, хотя я считаю, что понятие "родина" скорее символическое, тем более во времена таких всемирных катаклизмов, как эта война, - поспешно подхватил Куницкий, принимая решительный и мужественный вид. - Предположим, твоя родина Польша, Слугарева - Россия. А где же будет ваша общая Родина? Молчишь? Хорошо, я сам постараюсь ответить: там, где человеку в данный момент хорошо. Сейчас нам с тобой хорошо здесь. Значит, здесь наша родина. Лет через пять, предположим, мы с тобой, двое молодых ученых, окажемся в Австралии или Америке и получим там идеальные условия для научной деятельности. И нам с тобой будет хорошо. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Я к примеру говорю. Наука не знает национальных границ, она общечеловечна, космополитична. Ученые работают на благо всего человечества, они - основной и главный двигатель прогресса… - Немного волнуясь, он всегда начинал заикаться.
Его пылкий монолог был прерван плачем проснувшегося безымянного гражданина еще не определенного подданства. Ядзя бросилась к малышу, Куницкий сказал смущенно:
- Извини, пожалуйста, это я его разбудил.