Вышла в сени, а щенка нет в ящике со стружками, удивилась. Плотно прикрыла дверь в комнату да еще для надежности задом придавила, и выбралась во двор. Сразу же мороз тонкими иглами принялся колоть щеки, шею… Где же щенок? Забился, наверное, куда подальше, ночь-то вон какая холодная. Огляделась и увидела: сидит на снегу, задрав кверху морду, будто принюхивается.
— А ты, малыш, ученый!
Нагнулась, ласково почесала у него за ухом, и щенок вскочил на лапы, лизнул ей руку.
— Ишь ты… Не дам тебя в обиду, не дам.
В морозной тишине прозвучал голос прежней Анфисы, той самой, на которую была вся материна надежда: не растратит крестьянскую душу, выстоит, как выстояли до нее бабы из рода Самохваловых.
В столярной Анфиса затопила железную печурку с прогоревшим верхом, жар быстро заполнил комнату, скинула пальто, поплевала на ладони и принялась за раму для стенгазеты. Строгала и рассуждала: почаще бы налетала эта самая комиссия да без предупреждения, тогда, глядишь, в ее приездах будет толк. А так какая польза, если за год вперед раззвонили, что пожалуют…
Уже рассвело, когда она провела ладонью по рамке, как бы передала дереву свой запас ласки, добрых чувств, как бы напутствовала служить людям, и поставила на самое видное место; вбежит секретарь и скажет: «Ну, что же вы…», а рама весело глядит на нее.
Но не дождалась секретаря Анфиса, и тогда сама понесла раму. Лучше бы не ходила. Встретились они в коридоре. Чем-то озабоченная секретарь на бегу известила скороговоркой: «Не приедут, поставьте в угол», а на раму и не взглянула. Стало до боли обидно Анфисе за дерево, оно же пело под руками, радовалось чему-то. Делать нечего, занесла раму к парторгу, старательно положила на стол поверх газет и журналов, да и пошла прочь, размышляя: «Ладно уж, я сделала все по уму и сердцу, а там как хотят».
По дороге в столярную встретила механика.
— Ты где ветрилась вчера? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Ступай к ремонтникам, давеча спрашивали тебя, зачем-то им понадобилась.
Повиснув на костылях, Анфиса строго отрезала:
— Здоровкаться надо бы.
— А и верно. Привет! — спохватился механик, махнул рукой, мол, замотался, однако, с вами и убежал.
Улыбнулась она, глядя, как быстро удалялся механик. Ишь, засандаливает. Ну, а ей к ремонтникам, так к ремонтникам, где ни работать, только бы не сидеть без дела.
В недостроенных мастерских сквозило со всех сторон, в самом центре трещали поленья, костер тесно обступили трактористы, над кем-то потешались, а когда увидели Анфису, то сразу же к ней:
— О Молчунья, ты жива?
— Как твой кобель?
Чтобы разом покончить с этим, она спросила:
— Кончай гордыбачить. Чего искали? Или у кого под задом горит?
Раздался дружный хохот.
Анфиса направила костыли к широкому проему в стене, да на нее налетела комсомольский секретарь, размахивая газетой.
— Товарищи! Самохвалова-то герой!
Приостановилась Анфиса. Никак про орден? А то про что же? Раззвонили, теперь разорят станичники, ставь бутылку и все. И кто придумал? Спросили бы, а то сразу в газету. У костра словно не слышали.
— Да вы что? — возмутилась секретарь. — Орден вышел тете Анфисе!
Кое-кто оглянулся:
— Да знаем, слышали.
— Кобеля привела, а какое еще геройство?
— Эх, вы…
Подступилась секретарь к трактористам:
— Сами вы кобели хорошие, читайте!
Вечером приехали сын со снохой, Анфиса уже лежала в постели, не ждала их так поздно. Услышала на улице шум мотора и проскакала к окну на босой ноге, да напрасно: на стекле мороз вывел густые узоры. Тьфу… И скорей назад. Интересно, на чьей машине прикатили? Председатель уважил или кто из района подбросил, а, может, из самой области.
В сенях затопали. Анфиса прислушалась: не подаст ли голос щенок? Тявкнул…
— Это еще что? А ну-ка вон!
Голос у снохи тонкий, скрипучий, словно ножом скребет по сухой сковородке. Съежилась под одеялом Анфиса, боится вспылить, еще минута — и она встанет, не посмотрит, что Саньку в город вызывали. Но, спасибо, сын выручил.