Опять зашлепала Санька: вытащила из печи чугунок с горячей водой, унесла к себе, велела Джамботу:
— Неси корыто!
Никак Санька на ночь глядя купаться вздумала? Ну, что же, надо с дороги. Вон в городе: захотел и полезай в ванну, свое озерцо, лежи сколько душе угодно.
Стало ей обидно за сына. А почему за него? Да он же красавец, каких в городе не найти, а носит Саньке корыто, купает ее.
Поговорить бы с ним разок наедине, отвести душу, да где там… То он пашет, то сеет, теперь вот трактор ремонтирует, и все надо, все погоди, а этому не видно конца-края. Попробуй дойти до конца земли. Никто не дошел и не дойдет. Вот так и в колхозе, когда имеешь дело с землей — ни начала тебе, ни конца. И при Саньке не наговоришься, душа сразу замыкается. Поди, напейся чаю, если не вприкуску! И не подумай. То-то и оно…
Уселась перед телевизором Анфиса, включила да и забыла о снохе, увлеклась: показывали зверей в Африке, до того чудных, что и не придумаешь, смотри на них и радуйся. Но передача скоро окончилась, и диктор пригласила посмотреть документальный фильм «Город в стели».
Минут пять после фильма сидела Анфиса, все удивлялась про себя: «Надо же такое», потом выключила телевизор, сказала вслух: «Едят его мухи!»
Джамбот вынес в сени полное ведро с мыльной водой, лотом корыто, а в последний раз, напевая, пробежал с половой тряпкой.
Проводила его неодобрительным взглядом Анфиса, сокрушенно качнула головой. Дает прикурить Санька, равноправие установить вздумала, эх, баба, гляди, как бы у тебя перебор не получился.
Но у Джамбота настроение веселое, с прибаутками затопил печь — дрова в ней всегда сухие — поставил варить картошку в мундире.
— Не пропадем, — подбодрил неизвестно кого: то ли себя, то ли мать.
Санька от ужина отказалась, но Джамбот не очень-то ее уговаривал. Уселись с матерью за стол друг против друга, а между ними чугунок густо парит.
Наевшись в свое удовольствие, сын предложил снова включить телевизор, но мать, махнула рукой: «К чему? Ну его…»
Он погасил свет, — не будешь же сидеть и молча глазеть друг на друга, — пожелал матери спокойной ночи и ушел к жене.
Утром на половине молодых зашлепали по голому полу босыми ногами. Приподнявшись в постели, Анфиса прислушалась, стараясь угадать, кто встал. Но напрасно: у обоих одинаково тяжелая поступь.
Появился сын, глянул в ее сторону, но она притворилась, вроде бы спит, и он пошел к выходу на цыпочках. Пожалела, что не позвала его, не усадила рядом, не приласкала… «Эх, Анфиса, дура ты и есть дура. Почему ты Джамбота мало баловала, а теперь, поди, не прижмешь к груди, вырос». В сенях загремел он умывальником. Нет, Анфиса, черствая ты, другая бы поднялась на рассвете да подлила в умывальник из чугунка, в печке ведь стоит, вода в нем теплая бывает по утрам…» Упрекнула себя да тут же возразила: «Еще чего придумала?» Вернулся сын в хату все так же тихо, натянул рубашку, сунул ноги в валенки, постоял, кто знает, о чем подумал.
— Поешь, — не удержалась мать.
— Доброе утро! Ты не спишь, маманя? — спросил вполголоса он, как бы боясь спугнуть тишину.
Устроилась в постели так, чтобы лучше видеть его.
— Да какой тут сон. Возьми там кашу, с обеда стоит в печке…
Пригладил руками густые волосы, а они снова топырком, ответил:
— Обойдусь…
Похоже, бодрился, но ее-то не проведешь. Знать, не отошел за ночь: Санька, видно, спала спиной к нему. А, может, он не простил вчерашнее? А прежде был отходчив, вскипит, ну волчонок, не подходи; пройдет минута — и смеется.
Анфисе не понравилось что-то в сыне. Стала одеваться в постели, одевшись, включила свет. В люстре светилась лампочка, как раз хватало, чтобы не натыкаться в хате.
Рядом зевнул Джамбот:
— Не добрал маленько…
Анфиса сдержанно кивнула, ждала, может, еще что скажет он, но когда тот двинулся к выходу, спросила:
— Что так? Ночь-то длинная.
Сын сделал резкие движения руками, ответил улыбаясь:
— Санька толкала в бок, выла до петухов.
— Не ври, петухи недавно пропели, а Санька дрыхла, — проговорила со скрытой надеждой на разговор.
— У нас с ней свои петухи… — воскликнул сын и, напевая, исчез за дверью в исподней рубашке.
— А-а… — запоздало протянула мать.
Выбралась в сени, плеснула в лицо водой, все еще рассуждая о снохе: «Ей-ей, дурит Санька. Ну чего не хватает бабе? В крови у нее буйство, не зря обходили парни, когда в девках была».
Вбежал со двора сын:
— Ух, прижал морозик нынче!
Причесался по-быстрому и ел наскоро, стоя у печи, с собой завернул кусок сала, краюху.