Он встал, взял кружку, зачерпнул из ведра холодного кислого молока, разведенного водой, и выпил залпом.
— Почему ты молчишь? Я стал кое-что понимать и нет-нет да думаю…
Скрестив руки на груди, Анфиса рассеянно посмотрела на него. Поведать ему все? Сказать как на духу?
…Мальчик плакал, и она ласково нашептывала ему, а тем временем думала, как поступить: не может же она идти к мосту с мальчиком, рисковать им. А если ее схватят? Будут пытать? Нет, нет, ребенок чужой…
— Дедуся, а как мне к мосту пройти? — неожиданно с надеждой спросила хозяина.
Он стоял посреди комнаты, засучивая рукава черкески, скосил на нее взгляд.
— Там немцы.
— Знаю…
…Джамбот замер у нее за спиной, но вот он полуобнял мать и, наверное, почувствовал, как напряглась Анфиса, не мог не почувствовать.
— А может, я не твой сын?
Она уже хотела сказать правду, но в последнюю минуту подумала, что такая правда погубит его.
…— Мне надо будет через мост, я хочу посмотреть… — неожиданно призналась она старику.
Тот взял у нее ребенка, перенес на кровать и оттуда посмотрел изучающе.
— Помогите мне, очень прошу, — умоляюще произнесла Анфиса.
Старик покачал головой.
— Джунус пойдет на смерть, пусть только этого пожелает гостья, а помочь ей… Прости, я бессилен.
Мелькнула дерзкая мысль:
— Можно я оставлю до вечера своего ребенка?
Старик отозвался:
— Оставляй, все равно ты ему не мать.
…Анфису ударом в спину втолкнули в комнату, и не успела опомниться, как оказалась перед полицаем: он стоял у окна, заложив руки за спину.
Ох, до чего глупо попалась им в руки. Ну, послушайся она Джунуса, и сейчас бы сидела с разведчиками. Виновата, ох, виновата перед лейтенантом, а, может, и перед всей Красной Армией. Зачем она взяла ребенка? Ну а как же? Тогда бы он погиб. Взяла, хорошо сделала, дите же.
Посмотрела на полицая. Неужто и у врагов есть голубоглазые?
— Возьми ребенка и расстреляй! — велел полицай мельнику.
Не сразу дошли до ее сознания эти слова, поэтому она стояла молча.
Полицай улыбнулся, и у нее на сердце стало легко, прижала к себе мальчонку. «Он не тронет, отпустит нас».
— Значит, ты мать ребенка?
Кивнула.
Неожиданный удар, и мальчик выпал из ее рук.
Беззвучно скользнула она на пол, склонившись, подобно квочке, слезно причитала:
— Рыбонька моя, прости, ну, прости меня.
И мальчик смолк: она поднялась с ним, посмотрела на полицая, с твердостью в голосе произнесла:
— Не отдам!
Но тот что-то сказал мельнику.
Ну, держись, Анфиса, пришел твой конец. Верно говорил старшина: «Осмотрись, не поспеши». И опять не послушалась. Дура, дура и все тут. Джунус же рассказал о мосте, просил ее переждать, человека надежного обещал найти.
Теперь уже полицай ударил по лицу, но к этому Анфиса была готова и не вскрикнула, только краешком глаза увидела, как он подкрался сзади, спиной почувствовала занесенную руку. Успела крепче обхватить ребенка, пальцы рук переплелись. Нет, ей ничего не страшно, пусть бьют, устанут же когда-нибудь.
Новый удар пришелся по затылку, и она захлебнулась: кровь залила рот. Сплюнула на пол…
— Врешь! Сын не твой! — орал полицай. — Ты разведчица!
Анфиса потеряла сознание.
…Она пришла в себя оттого, что кто-то ткнул ее в плечо: открыла глаза и, не поняв, где она, вскрикнула:
«Мама!»
Вместе с криком к ней вернулась память: ее же над пропастью расстреляли. Значит, в ней еще бьется жизнь, и она успеет вспомнить лицо полицая. А почему Мишка никогда не являлся к ней во сне? Может, в нее не стреляли? Она же оглянулась назад, а уж потом отчетливо услышала выстрел. Нет, все это показалось ей в страхе… Никто в нее не стрелял, ни в какую разведку она не ходила, сейчас войдет мать и скажет: «Пора корову гнать в стадо».
Кто-то приблизился:
«Не бойся, это я», — произнесли у изголовья, и она открыла глаза: на нее смотрел Джунус.
«Мальчик…» — прошептали ее губы.
Старик ушел — ей показалось, что его не было вечность — и вернулся с мальчиком.
Она заставила себя подняться и, как только встала на ноги, перед ее мысленным взором встал полицай. С той минуты она неотступно думала о нем.
Пока Анфиса рассказывала о случившемся, Джунус сидел, опустив низко голову, и она не видела его лица.
— Да пойми! — убеждала его все настойчивей, — негодяй он. Ах, какой подлец! Бил, ох, как бил! Нет, никогда не забуду, как полицай… Уничтожить, казнить!
Анфиса умолкла надолго. Сидела молча, пока, наконец, старик, словно пробудившись от сна, не кивнул согласно головой, пригладил седую бороду, произнес: