В зале задвигались, по рядам прокатился гул одобрения.
— У вас всего шестнадцать дворов, — отозвался секретарь, — сел много, а я один.
— Семнадцать, — уточнил Тасо. — Семнадцать, уважаемый товарищ секретарь, а всего живет в ауле сто пять человек!
— А коммунистов сколько у вас? — бросил кто-то реплику из президиума. — Плакаться вам не к лицу.
Тасо резко оглянулся на президиум, шагнул к столу, уперся единственной рукой, с нажимом произнес:
— Коммунистов? Я, Тасо Сандроев, и еще два комсомольца: Фатима Кантиева и Буту Сандроев, а третьего исключили… Асланбека Каруоева. Сын арестованного… — Тасо потер щеку. — Не могу понять, когда коммунист с девятнадцатого года, бывший красный партизан Хадзыбатыр Каруоев успел стать врагом… — после паузы добавил: — врагом народа. Цахкомовцы не знают до сих пор, в чем его вина. Арестовали человека…
Секретарь райкома Барбукаев постучал карандашом по графину.
— По этому поводу состоялось решение бюро, — он поднялся. — Свою вину Каруоев признал. Полностью. Зачем же ставить под сомнение обоснованность предъявленных ему обвинений? А потом, уже прошло больше года, товарищ Сандроев.
— Ну, раз сам признался, то враг.
Тасо направился на свое место в первом ряду, усаживаясь, сказал словно самому себе:
— Поверить не могу… Вместе в партию вступали, партизанили… Знал Хадзыбатыра лучше самого себя.
Сел, опустил голову.
— Сколько партчисток он прошел… Не хочу плохо думать о нем.
— Ты не знал его, и в этом тебе надо признаться, — резко произнес секретарь. — Поэтому и других призываю изучать людей. Это наш долг, товарищи коммунисты.
Тасо встал, обвел взглядом зал, снова вернулся к трибуне, постоял, собираясь с мыслями, пока Барбукаев раздраженно не спросил:
— Что еще у вас?
— Мне больно… — Тасо доверительно посмотрел в зал, словно искал в нем поддержки. — Посоветовать хочу секретарю райкома… товарищу Барбукаеву. Пусть назовет имена коммунистов, которые ведут себя неправильно! Извините, но один глухой весь мир глухим считал. Что же получается, я смотрю по сторонам и в каждом вижу виноватого… Товарищи, я забочусь о партии, чтобы о ней никто не подумал плохо. За партию жизнь отдам и глазом не моргну. О нашем ауле еще раз хочу сказать. Правильно, в Цахкоме столько же людей, сколько в иной семье детей. Но и им нужно внимание…
Барбукаев вспомнил, как накануне ареста Хадзыбатыра задержался в своем кабинете до рассвета. Перелистывая дело Каруоева, взвешивал все «за» и «против». Снова, в какой раз, вызвал Джамбота, и тот таким таинственным тоном говорил о Каруоеве, что бери и ставь к стенке, расстреливай без суда и следствия. Не только его, но всех, кто был знаком с ним. Прогнал Джамбота. А он снова пришел. Тогда пригрозил ему, и все-таки Джамбот не унялся. В третий раз принес уже доказательства: Каруоев в присутствии аульцев назвал руководителей колхоза бюрократами, мол, забросили они Цахком и не заботятся о нуждах аула, а про районное начальство сказал: «Рыба гниет с головы». Что оставалось ему, секретарю? Вызвал Каруоева, предъявил обвинение, и, к удивлению, тот не стал отпираться, признался, но сказал: «Подпишусь под показаниями только в присутствии того, кто донес на меня!».
Пришлось пригласить Джамбота.
В ожидании свидетеля Каруоев волновался, попросил закурить, а когда увидел Джамбота, успокоился, усмехнулся. «Я боялся, что ошибся в аульцах. За тебя мне не стыдно. Другому удивляюсь, как могли поверить тебе? В твоем доносе все верно, кроме рыбы… Не слышал ты от меня таких слов. Если ты мужчина — подтверди при мне».
Барбукаев дважды обратился к Джамботу, и тот не моргнув глазом произнес: «Говорил!».
Теперь вот Тасо мутит воду, плетет для самого себя сеть. Выступать он мастер, критиковать умеет хитро. На публику работает. Завоевывает авторитет. Открыто стал на защиту Каруоева. Это уж слишком.
Разенка с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, но что-то удерживало ее, а что именно — не могла понять. Не заметила, как подступила к мужу. В ней все протестовало против его воли. Но стоило ему посмотреть ей в лицо, как силы стали оставлять несчастную женщину.
— И во сне не думай об этом. Это тебе сказал я!
— Ты отец, а говоришь… — попыталась она возразить.
— Что? — все больше распалялся Джамбот. — Может, она не моя дочь? Посмотри мне в глаза?
— За что меня так наказал бог? Почему не дал мне братьев? — заплакала Разенка.
— Плевал я на твоих братьев.
Он презрительно посмотрел на жену и отвернулся: