— Что ты еще надумал? — встревожилась мать.
Сын присел перед ней на корточки, взял ее за руки, прижал их к своим небритым щекам. Руки были теплые, ласковые, удивительно мягкие.
— Ты хочешь удержать меня? Тебе не будет стыдно смотреть отцу в глаза? Что подумает о нас Тасо? Он на всем свете один… Ты сказала…
— Замолчи.
Мать обняла сына за голову, положила на колени, взъерошила волосы, густые, жесткие, и он на миг вернулся в свое детство. Кончилось оно с арестом отца.
— Посоветуйся с Тасо, — попросила мать.
Поднялся сын, положил руки на бедра:
— Смотри, какой я большой.
— Да, ты вырос быстро, не заметила.
— А ты посылаешь меня к Тасо. Мужчина я!
— Он друг… твоего отца!
Сын старался говорить так, чтобы не обидеть ее своим возражением.
— Я уже посоветовался с отцом, он вот здесь, — Асланбек постучал себя по груди. — Я уйду сейчас, пока не проснулся аул. Ты передашь Тасо, что…
— Так скоро?
Встала мать, провела дрожащими пальцами по лицу сына, не выдержала, заплакала тихо, беззвучно.
Она не утирала слезы, и они текли по ее лицу. Ладонью утирал их сын, не зная, как успокоить ее.
Сам едва не расплакался, с трудом удержался и, совладев с собой, твердым голосом произнес:
— Мне не с кем прощаться… Боюсь, не догоню Буту.
Перевела мать дыхание, и он ушел в свою комнату.
Когда Дунетхан заглянула к нему, он выдвигал ящики письменного стола, что-то искал.
— Нана, где мои значки?
— Значки?
— Да… А, вспомнил, в шкатулке.
Поверх морских ракушек (он школьником ездил в пионерский лагерь на берег Черного моря) лежали значки «ГТО» и «Ворошиловский стрелок».
— Зачем они тебе?
— Надо, нана, пусть знают, что Асланбек Каруоев, сын Хадзыбатыра, умеет стрелять!
Вздохнула мать, прошептала:
— Господи…
Асланбек же обрадовался, как ребенок:
— Вот хорошо, что нашлись!
Недолго думая, нацепил значки на черную сатиновую рубаху. Что же он еще должен был сделать? Да, оставить записку. Тут же, стоя, размашистым торопливым почерком набросал карандашом в тетради: «Залина, я ушел на фронт. Жди меня. Асланбек». Записку положил на чернильницу. Попросить мать передать записку постеснялся, надеялся на то, что сама обнаружит и отнесет Залине.
Во дворе его ждала мать с хордзеном.
У ног вертелся пес, Асланбек порывисто притянул его к себе. Небо посерело. Молча дошли до калитки. Постояли. О чем было говорить? Молча обнялись и, когда он уже был готов повернуться к ней спиной, — повисла на нем, зарыдала.
— Нана, не надо… Разве в доме случилось несчастье?
— Боюсь…
— Ничего не случится со мной.
— Береги себя.
— Ну, конечно.
— Не простудись.
— Что ты!
— Встретишь наших, кланяйся.
— Обязательно. Пойду, нана.
— Иди. Пусть от тебя к нам доходят хорошие вести, и чтобы ты не задержался в пути, когда пойдешь назад, домой.
— Да, нана.
Неумело поцеловал ее, вскинул на плечо хордзен и зашагал по дороге…
Утром пришел бригадир, присел к столу, повертел в руках записку Асланбека, подумал о том, как бы успеть собрать сено в копны, а уже к зиме поближе вернутся из армии мужчины и перетащат к аулу: вспомнил, что в ларек до сих пор не завезли керосин, соль…
Отодвинул Тасо записку к массивной стеклянной чернильнице и, опершись о край стола, встал, засунул большой палец за широкий ремень, расправил гимнастерку. И ремень с надраенной бляхой-звездочкой, и темно-синюю гимнастерку ему подарил дальний родственник, служивший летчиком где-то на Севере.
— Ну, вот что, Асланбек поступил как настоящий большевик!
— О господи, да какой же он большевик! Ребенок он еще.
— Я говорю — большевик, мне лучше знать. Гордись им, такой никогда не подведет Советскую власть.
Бригадир взял записку.
— Отдать Залине, как ты думаешь?
Она пожала опущенными плечами, потом подняла голову.
— Не надо, оставь.
— Джамбот боится породниться с вами… Как же, Асланбек — сын арестованного… Ну, ничего, Дунетхан.
Понурив голову, Дунетхан поплелась за ним через двор, постояла у калитки.
— Нелегко тебе, Дунетхан, но ты не сдавайся. Поддашься — пропадешь. Ты думаешь, мне… В отару вместо Асланбека попросилась Залина, а с ней ушел внук Муртуза. Получи утром у кладовщика муку. Твоя очередь печь хлеб косарям и сама же отнесешь, не забудь прихватить кувшин кваса.
Дунетхан рассеянно слушала бригадира, он даже не мог утешить ее. Видно, не сердце у него, а камень, если отправил на войну единственного сына. Не сдержалась, всхлипнула. Бригадир почему-то махнул рукой и ушел, выставив вперед правое плечо, чуть ссутулившись.