- Не только тебе суждено быть землей и водой, вождь, - усмехнулся шаман, особенно стильно стукнув ладонья по натянутой коже бубна, - Не только тебе распускать почки и цветы нашего рода, сохраняя его традиции и легенды. Ты можешь быть сильным на зависть своих врагов и мудрым во славу своих потомков. Но почему бы не постараться увеличить свою влияние и на будущее? Почему отказываешь и себе, и другим в этом праве?
- Я не отказываюсь. Я снова и снова исполняю свое предназначение, славя не только предков, но и думая о будущем этой земли, которой, я уверен скоро суждено испытать сильнейшие потрясения.
- В этом ты прав совершенно. Твоей мудрости нет конца, Волк. Но все-таки послушай меня, о ты, который не только вволю искупался в крови своих врагов, но и, подобно мне, ведущий разговоры с Духами наших предков. Бледнолицая, что ты привел и привел не забавы ради. Разве не хотел ты, чтобы она стала тем самым свежим и чистым ручьем, которая даст новые силы следующему урожаю? Разве она не та, которая, по твоему разумению, станет мостом между нашим миром и миром пришлых бледнолицых? Ты видишь ее каждый день и начинаешь чувствовать - это ее место, и она - часть этой земли и твоей семьи. Духи выбрали ее для тебя, а ты отворачиваешь голову, несмотря на зов, ведущей к ней. Ты удивил меня. Неужели мудрый вождь ослеп на склоне своих лет?
- Наоборот - я вижу все как никогда ясно.
- Но заблуждаешься. Зачем? Чтобы оградить ее? Я вижу это. Но отчего? Даже эта маленькая француженка видит и чувствует сейчас больше твоего. Тебе должно быть стыдно.
- Нет, - вождь покачал головой, - Не должно. Я прислушиваюсь к разуму. И он говорит мне дать Омане свободу.
- Ты слушаешь свои самолюбие и гордыню, - укоризненно сообщил ему шаман, - И впервые смеешь игнорировать волю духов. Тогда слушай меня, раз кто-то должен наяву сказать тебе и открыть твои глаза. Эта женщина - твоя. И она доказала, что может и готова ею стать. Не одного из твоих воинов. И даже не одного из твоих сыновей, который сегодня был готов драться, лишь бы заслужить ее восхищение перед его мужской силой.
- Я стар, - наконец-то выдохнул вождь то, что истинно его беспокоило на протяжении всех этих дней и многочисленных рассуждений.
- Не настолько, чтобы не ответить женщине взаимностью. Ты сам, Волк, сделал все, что направить ручей в нужное русло. Так зачем сейчас строишь плотину на его пути? Чтобы он, остановившись, превратился в болото? Конечно, и болото может быть полезным и дать много полезного торфа… А в запруде так приятно отдыхать уткам и гусям… Но ведь тебе не запруда нужна. И не камыш, растущий на его берегу. Она была сегодня на празднике. И предки приняли ее, ты сам видел. Иначе дождь не пошел бы и не оросил ее лицо священными каплями.
Волк раздраженно качнул головой, отчего колокольчики на кончиках его косиц пронзительно зазвенели.
- Эти руки еще полны мощи, которые не сокрушат женщину, но - согреют ее и дают опору и уверенность в грядущих днях, - сказав это, шаман мягко, по-отечески сжал плечо вождя, - Новые побеги должны быть не просто сильны - они должны быть готову к переменам, что несут сюда бледнолицые. Без них наша песнь оборвется, как крик пойманного оленя. Иди, мой друг, мой брат, тот, кто слышит Духов. И будь смелым встретить свою судьбу и показать путь луноликой.
***
Вождь почти не понял, как преодолел разделяющее капище и деревню расстояние. Ливень продолжал идти, да такой плотной завесой, что почти не позволял видеть, что происходит вокруг человека.
Да в этом и не было никакой необходимости. Эта земля, этот мир был Волка. Он чувствовал его, он знал его. Мужчина был неотъемлемой частью его и пропускал сквозь себя, будто сам был водой, льющейся слезами из тяжелых и низких туч. Будто был стволом одного из вековых кленов, растущих здесь стеной, или гибкой ивой, жалобно склонившейся под тяжестью дождя. Его колени плотно сжимали бока его верной лошади, а руки почти не держала гриву, которая служила своеобразными поводьями. Его мысли горячили кровь, наполняя тело молодостью и энергией давно, казалось, ушедших дней деятельной юности. А сердце пылало, будто потухший на капище костер бросил в него свою освященный уголь и тем самым продолжил жить, будоража помыслы и заставляя мысли вспыхивать язычками пламени от съедаемого желания.