Оказалось, он был хорошим учеником и быстро нашел и правильные прикосновения и ритм, и Омана даже по-кошачьи заурчала от удовольствия. Это урчание перешло в очередной стон, когда мужчина снова задвигался – сильными и мощными толчками, почти полностью выходя из гостеприимного лона, а потом снова вгоняясь на всю свою длину.
Казалось, если бы не шум за пределами вигвама, набат их сердец, бивших в унисон, мог бы оглушить их. От стонов, неслышных в музыке осеннего ливня, кружилась голова и сбивалось дыхание, но Волк без устали двигался корпусом, безошибочно и точно подводя их обоих к вершине наслаждения.
Неожиданно Омана пронзительно вскрикнула и задрожала. Ее пальцы с такой силой вцепились в мускулистые плечи, что острые ноготки глубоко вошли в кожу. Вслед за ней затрясся, изливаясь, и Красный Волк. Его спина напряглась, вырисовывая во всем своем многообразии и суровой мужской красоте узлы мышц и следы шрамов. Черные глаза прикрылись пушистыми ресницами, толстые губы распахнулись, обнажая ряд ровных зубов. Вождь зарычал в последний раз и опал, предусмотрительно упираясь своими локтями в шкуры. Инстинктивно он толкнулся еще несколько раз, вызывая у ставшей в эту ночь женщиной Оманы конвульсии, и только потом остановился, уткнувшись носом в доверчиво изогнутую ему навстречу шейку. И хотя та пахла водой и илом, собственный запах француженки ворвался в его ноздри, доставляя не меньший экстаз, чем только что испытанное удовольствие.
Зверь внутри вождя ликовал. Он бил хвостом об пол и задирал морду вверх, торжественно объявляя: «Моя! Теперь ты моя! Моя женщина! Моя жизнь, моя плоть и кровь, мое всё!»
***
Сидя между ногами вождя, тесно прижатая спиной к его широкой груди и укутанная лоскутными одеяла, Анна не смогла удержаться от смешка. Глядя на свою маленькую ручку, казавшейся еще мельче и беззащитной в широкой ладони индейца, она, истинная европейка, не могла не задуматься над абсурдностью ситуации.
Француженка не могла назвать себя дочерью американских лесов – ей было 19, когда она появилась в Новом Свете вслед за отцом. Воспитанная в монастыре, в строгой и богобоязненной семье пастора, могла ли она хоть на секунду представить, что с такой легкостью сможет отдаться американскому дикарю? Что полюбит, горячо и страстно, такого мужчину, как он – вдвое старше ее, совершенно незнакомому с этикетом, язычника и, мягко говоря, далекому от идеалов европейской красоты? Куда ему, дикому и необузданному, сравниться с французскими офицерами и франтами, искусно говорящим комплименты, слагающим стихи и читающим Мольера и Лафонтена?
Он был молчалив и неприступен, этот ее воин по прозвищу Красный Волк, вождь племени и живая индейская легенда.
Однако этой ночью он открылся перед ней – открылся с той детской безотчетностью и наивностью, что вообще было характерно для индейцев. Раскрылся и показал себя мужчиной – страстным, требовательным и бескомпромиссным. И даже сейчас вождь ревниво обнимал ее одной рукой, а второй – крепко держал за руку, будто боялся, что она упорхнет, ускользнет из его объятий, подобно дикой птичке. Он по-звериному зарывался носом в ее волосы и то и дело глубоко вдыхал их запах, заставляя Анну ужасно смущаться. После своеобразных «водных процедур» она чувствовала себя грязной и больше всего на свете хотела помыться – с мылом и маслами, да расчесать спутанные волосы.
Да, ей очень хотелось быть красивой и опрятной. И не только по воле привычки, сросшейся с ней со времен монастырской учебы и по своему европейскому характеру, сколько из-за него, великого вождя.
Была ли она для него красивой? Считал ли он ее притягательной и привлекательной? Или же она стала отличной заменой приевшихся индеанок? Как же не хотелось об этом думать… Но Анна не могла не думать! И это мучило ее…