- Да в своем ли ты уме? – спросил он, наконец отсмеявшись и даже утирая выступившие на глазах слезы тыльной стороной ладони, - Продать Ано? Тебе? Да что ты можешь предложить мне?
Анну смутил даже не сколько сам факт купли-продажи ее, белой европейской девушки, какому-то индейцу, сколько то, что это захотел сделать тот самый могавк со следами оспы на лице.
Она сново непонимаще посмотрела на него и… просто промолчала.
- А почему бы и нет? – хитро улыбнулся могавк, - Она красивая, знает наш язык. А еще крепкая и сильная – сильнее прочих белых. Что тебе предложат ее братья? Да ничего. Им и своих женщин хватает. К тому же, у них не принято брать в жены больше одной женщины. А у нас ей будет хорошо – будет учить наших детей своему языку, а по ночам согревать постель. Слышал, белые женщины по ночам порывисты и горячи, как рысь…
Анна аж поперхнулась от возмущения. Ее скудных запасов знаний языка краснокожих вполне хватило для того, чтобы понять крамольный замысел говорившего дикаря. Она-то думала, что индейцы питают неприязнь к белой коже европейских женщин!
Еще больше ее возмутило, когда Сихра стал торговаться с ним! У не удержалась от облегченного вздоха, когда тот в конце концов отказал – жестко и безапелляционно.
- Иди, Ано, - приказал он ей строго напоследок, не обращая никакого внимания на раздосадованного могавка, - И ни о чем не беспокойся.
5
Ночь, проведенная не под открытым небом, в тепло нагретом, пусть и тесном вигваме, с подругами по несчастью под боком, дала свои плоды - по пробуждению Анна почувствовала себя хоть немного, но отдохнувшей и набравшейся сил.
Сцеживая в ладонь зевки и разминая затекшие мышцы шеи и плеч, она аккуратно выбралась на карачках из жилища, в котором их приютили могавки, и не смогла не заметить, как юрко за ней вылезла и маленькая индейская сиротка.
Кроха так и не произнесла и слова после смерти матери - она даже имени своего не назвала. Но инстинктивно, как дикий зверек, прибилась к существу, от единственного которого не чувствовала опасность и угрозу - к удивительно красивой бледнолицей женщине с волосами цвета воронова крыла.
Они вместе - Анна и девочка-каманчи - сходили к протекающему недалеко ручью, с наслаждением умылись и выпили прохладной студенной воды и даже немного поиграли, обменявшись сверкающими в лучах утреннего солнца брызгами.
- Так ничего и не скажешь мне? - с грустью спросила девочку Анна.
Но та только хлопнула невероятно длинными ресницами и наклонила маленькую черноволосую головку набок. Девушке казалось, что та прекрасно понимала ее. Но по каким-то лишь крохе известным причинам не отвечала.
По возвращению на индейскую стоянку они застали уже активно готовящихся к отходу не только ирокезов, но и могавков. Белые женщины - их пленники, тоже порядком отдохнувшие и потому приобретшие более и приятный вид, и настрой, с грустью благодарили жестами и мимикой приютивших их индианок, а дети с ожидаемой тоской жались к их юбкам и тянули за бахрому на их диковинных кожаных рубашках, но не для того, чтобы привлечь к себе внимания, а просто потому, что они были детьми - маленькими, беззащитными и, несомненно, напуганные своим неизвестным будущим.
Сихра бдительно следил за всеми приготовления, но казался хмурым и раздраженным. Однако по возвращению Анны он заметно расслабился - складки на его лбу разгладились, глаза блеснули, а на губы скользнула мимолетная и скупая ухмылка.
Девушка приветственно кивнула ему и присоединилась к всеобщей, не совсем понятной ей суматохе. И именно Кэси, мешая между собой слова из разных индейских наречий, смогла более-менее объяснить ей, в чем, собственно, было дело.
Оказалось, это был лишь временный лагерь нескольких семей, решивших поменять место своего пребывания на что-то более удобное и не такое близкое к французским поселениям, которые в последний год стали расти, как грибы после дождя. Не за горами были сбор племен и война - все чаще и чаще среди индейцев ходили слухи, что пора бы собраться и дать серьезный отпор бледнолицым, которые методично и очень споро осваивают пядь за пядью каждый клочок Северной Америки. Среди краснокожих были те, кто приветствовал эту войну, особенно - молодые, выросшие на проявлении бескомпромиссной жестокости колонистов. Старшее же поколение, памятуя древние легенды о предках с белой кожей, наоборот, стремились к покровительству европейцев и искали их внимания и снисхождения, как потерявшие родителей беспризорные дети.