Могавки были отличными земледельцами, но и воинами - не хуже. Но вождь их маленького племени по имени Аскук - тот самый, что загорелся желанием купить Анну - был приверженец политики “ни вашим, ни нашим”. То есть - он не хотел ни в войну вступать, ни оказаться под влиянием белых. А потому - решил уйти и увести свое племя подальше.
Француженка была благодарна женщине за то, что та не только обогрела и позаботилась о ней с девочкой, но и рассказала эту историю, полную неразборчивых и непонятных для Анны эпитетов, которыми, как она уже давно поняла, изобиловала речь индейцев.
И два каравана - маленький ирокезов и большой могавков - устремились в разные стороны, разделенные лишь часом. Все-таки ирокезов и их пленников действительно было меньше, как и вещей с собой.
История о том, как эти два племени разошлись, не перерезав никому глотки, не только сохранилась в памяти людей, но и разошлась спустя какое-то время по округе и достигла ушей не только индейцев, но и колонистов, наполнившись какими-то странными и мистическими деталями, заставившие краснокожих боголепно улыбаться, а строгих католических матрон - креститься.
Только ни Анна, ни Сихра об этом, скорее всего, уже не узнают. А если и узнают, то вряд ли предали бы какое-то особое значение. Мир Нового Света полон всяческими сказаниями. И не всегда понятно, где истина, а где щедро приправленные вымыслом слухи.
***
Анна и не думала отвлекать Сихру их тихого и неспешного хода.
Но тот первый обернулся к своей пленнице и, состроив самое что ни на есть торжествую мину, приказал:
- Рассказывай.
Сначала девушка хотела просто отмахнуться. Но сухой спазм в горле, какой случается, когда предчувствие чего-то недоброго окутывает с головой, не дал ей быть настолько легкомысленной. Неожиданно сама для себя она встала и замерла, инстинктивно прислушиваясь.
Остановился и ирокез.
- Да нет, - пробормотала она себе под нос, - Глупости все это.
И тут же обернулась, будто ее кто толкнул.
Как и всегда, на нее смотрел лес - могучий и беспрестанный, полный густой темноты и при этом - всевозможных цветов и запахов, острых и даже как будто пряных. Однако Анне почему-то показалось, что на этот раз он смотрел на нее буквально. И при этом как-то очень ощутимо зло и неприязненно.
“Но это все глупости! - подумала девушка, улыбаясь этой безумной идее, - Если за нами и правда кто-то следит, то не мне это замечать. Индейцы - вот кто чувствует опасность за милю…”
И снова - у девушки и язык не повернулся озвучить это вслух.
Но Сихра вдруг неожиданно подобрался и напрягся, будто каким-то волшебным образом понял, что чувствует и о чем думает француженка. Молча, почти незаметно махнул каким-то витиеватым движением своим воинам и двое из них в ту же секунду растворились в темноте кустов, почти не потревожив ветки. Каких-то пять минут тишины - и до людей в их маленькой процессии донесся далекий, но вполне себе внятный человеческий крик.
Крик индейца.
- Прячьтесь! - глухо выдохнул Сихра, несильно толкнув Анну в сторону и одновременно выхватывая из-за спины томагавк.
То же сделали и оставшиеся ирокезы, с места рванув по сторонам и в одно мгновение затерявшись среди лесной глуши.
На тропе остались только пленники.
Одна из женщин запоздало вскрикнула, и Анна, подпрыгнув к ней, тут же на нее шикнула.
- Прячьтесь! - повторила она приказ ирокеза по-французски и указала на густые кусты в пару метрах от узкой тропы, по которой они шли, - Быстрее!
Ловчее всех сориентировалась девочка-каманчи. Миг - и она исчезла с глаз учительницы, будто сквозь землю провалилась. Анна не стала беспокоиться о ней. Вместо этого привычным движением обхватила двоих ближе всех стоявших к ней детей и порывисто толкнула в сторону кустов. То же самое пришлось проделать и с одной затормозившей дамой, которая от ужаса будто окаменела и вот-вот готова была закричать. Пришлось девушке закрыть ей рот своей ладонью.