Он вспомнил одного такого.
Воливач поручил УСИ покопаться в поднаготной банкиров. В стране раскручивался скандал, связанный со скупкой акций жизненно важных объектов зарубежными монополиями. Были замешаны в нем Черномырдин, Немцов, Чубайс, ниточка вела к крупным коммерческим банкам и дальше, к маститым дирижерам закулисного бизнеса. К Джорджу Соросу, например.
В поле зрения УСИ попал неприметный вначале банковский клерк. Долговязый, с вычурными манерами комильфо, деловыми качествами он не блистал. Порассуждать о политике, о ходе больших денег он любил, впрочем, как умеют делать это мелкие сошки. В конце восьмидесятых он, на зависть окруженцев, из рядовых попал в заведующие отделом валютных операций за рубежом. В начале девяностых продвинулся дальше, стал офицером Госбанка в Швейцарии. В девяносто седьмом возглавил крупнейший коммерческий банк. И неожиданно исчез, процарствовав одну неделю. Под лупой УСИ проступили штрихи его прежней деятельности, и выяснилось, что не так он глуп и беден. Имел роскошную дачу в Барвихе, приличный счет в Швейцарии.
С роскошной дачи потянулась ниточка. Однако в прошлое.
Выяснилось, на дачу в прежние времена заглядывали крупные партийные бонзы, когда ее владелец был еще мелкой сошкой. УСИ разыскало его в Швейцарии, и Судских настоял перед Воливачом вывезти его в Россию. За сутки до начала операции пришло сообщение: погиб в автомобильной катастрофе. Судских тогда очень ударствовал: обрывалась очень нужная ниточка.
Теперь они могли встретиться.
— Здравствуй, Толик, — почти с отеческой лаской приветствовал он долговязого мужчину неопределенного возраста. Возможно, эта неопределенность происходила от увлечения теннисом. Судских подобная жилистость была знакома у хороших теннисистов.
— Здравствуйте, Игорь Петрович, — вежливо ответил он. — Не скучаете? — спросил Толик Судских как старого знакомого, хотя виделись они впервые.
— Не удается.
— А я без активного спорта скучаю. Мне передали, Игорь Петрович, что после встречи с вами я смогу попасть в средний ярус, если буду откровенен. Я ни в чем дурном не замешан, был прилежным семьянином и набожным человеком. Всего лишь жертва. Спрашивайте, Игорь Петрович.
— А вы многое знаете? — прикидывал Судских, откуда начинать.
— Очень многое, — с медлительной уверенностью отвечал Толик. — Притом давнее. Я был внебрачным сыном Михаила Андреевича, стал его доверенным лицом. Об этом никто не знал, а мне распространяться не следовало. Я понимал и ценил его доверие.
— Когда началась перекачка партийных денег на зарубежные счета? При Горбачеве?
— О, любезный Игорь Петрович, следует сделать экскурс в более ранний период, когда начался эшелонированный отход партии на заранее подготовленные позиции. Хотите послушать?
— Время позволяет, — согласно кивнул Судских.
— Началось это в последние годы жизни моего батюшки и при его непосредственном участии…
Как-то осенью семьдесят девятого он приехал на дачу, которую подарил мне. Был он расстроен и не в себе. Приезжал он не часто и было не принято спрашивать его о причинах. В этот приезд он начал разговор сам. «Плохие дела, Толик, — сказал он угрюмо, — сил не осталось». Я знал о его болезни и спросил: «Может, вам побыть на природе? Уехать на пару недель в деревню и отдохнуть?» Он рассердился: «О чем ты говоришь! При чем тут мое здоровье? Страна разваливается, разворована, зреет массовое недовольство партией, а наверх поднимаются любимчики, блатники, сплошные трепачи и недоучки!» Он очень недолюбливал Горбачева, обманулся в нем, и в этот раз тому крепко досталось от батюшки. Он говорил, что Горбачев и ему подобные из молодежи дела партии сводят к суесловию, их больше интересуют собственная карьера и материальные блага. «Петухи! — кричал он. — А Леониду абсолютно безразлично». Я попытался успокоить его, мол, перемелется, мука будет, а он посмотрел на меня строго и спросил: «Ты неглупый человек, как бы ты поступил, если большое дело, за которое ты отвечаешь, может рухнуть?»
Его откровенность была понятной. С кем он мог еще поделиться, как не со мной? Любое неосторожное высказывание могло стоить ему поста, наверху не любили говорить о недостатках, больше прожектировали их преодоление, хотя каждый в аппарате ЦК знал подспудную картину надвигающейся катастрофы.
Что бы я сделал? О неминуемом вторжении в Афганистан я знал: были заморожены афганские авуары в нашем банке — это всегда говорит о политических переменах. Министерство обороны запросило дополнительные средства, их дали немедленно, а батюшка неделей раньше проговорился: святая троица принимает безответственное решение, а расхлебывать кашу придется всем.