Судских поднялся с колена, желание обнять старика не исчезло, оно стало острее, передалось ощущение долгожданной встречи.
«А почему нет?» — недоумевал Судских. Решившись, он обнял старика, и руки не вобрали пустоту.
— Какое счастье, Игорь…
Объятие оказалось земным, даже запахи проявились полностью. Судских узнал мужской лосьон «Викинг», запах волны и ветра, сорвавшего где-то аромат цветущего тамариска. А еще от отца пахло его далеким детством.
— Княже, — услышал он шепот Тишки-ангела, — теперь ты облечен неземной властью. Раз ты ощутил земное здесь, там тебе будет сопутствовать небесное. Всевышний отметил тебя…
— Я так рад, — отстранился от сына старик, чтобы видеть лучше. — Ты мог бы носить фамилию Бьернсенов, это славный род, древний и справедливый. Игорь Бьернсен. Прекрасно звучит!
— Но что помешало нам встретиться? — вернулись житейские вопросы к Судских. — Что случилось с вами?
— Президент Гречаный помог разыскать тебя. Сказал, что ты ранен и тебя лечат на Камчатке. Сердце, сынок. Оно переполнилось счастьем и не выдержало полета: наперекор врачам я махнул на другой край земли, к тебе, и перехитрил их, — по-стариковски лукавил Бьернсен. — Они сказали, что я умру без Божьего благословения, а я оказался ближе других к Богу на высоте двенадцати тысяч метров Я не жалею. Скажу тебе сынок, самое главное: скоро тебе назад и знай, я завещал тебе, как единственному наследнику, свое огромное состояние. Пока деньги значат многое, а твой отец не самый последний богач планеты, — прихвастнул Бьернсен. — Употреби мое богатство на подготовку к новому потопу.
— Кто это сказал? — не поверил Судских.
— Тише, княже, — шепнул Тишка. — Так распорядился Всевышний.
— Пока об этом знаешь только ты и сможешь, как легендарный Ной, взять в другую жизнь лучшее. Знания, сынок. Нынешнее поколение сильно растеряло их, а рядом с ними утрачивают блеск любые ценности. Мир поглупел основательно, с дебилами далеко не уехать.
— Пора, княже, — шепнул зачарованно слушающему Судских Тишка. — Всевышний зовет тебя. Прощайся.
Судских встряхнулся:
— Пора, отец. Прощай. Когда еще свидимся?
Хотелось спросить обыденно: «Как ты устроился?» Язык не смог. Хорошо хоть Бьернсен поспешил с ответом:
— За меня не беспокойся. Всевышний определил мне место в самом высшем ярусе. Могу общаться, с кем хочу, и даже возвращаться изредка на Землю. Я Лебедем стал. Понимаешь? Посланцем Всевышнего. Но как же я счастлив, что у меня такой сын! Да… — прижал ладонь к своему лбу Бьернсен. — Опять чуть не забыл главного: как бы ни уговаривали тебя в будущем, не селись в окрестностях Зоны.
— Не понимаю, отец, — промолвил Судских, действительно не уловив связи одного сказанного с другим.
— Позже поймешь, но знать должен сразу. Я ведь не только сколотил приличное состояние, но создал единственную в мире лабораторию геосенсорики. Исследования показали, что Земля, подобно матке, периодически омывается живительной влагой, чтобы выносить новое поколение. Потоп — закономерность, а не катастрофа. С давних пор Церковь стращала людей скрытыми от них знаниями об элементарном процессе. Благо превратилось в грядущее зло. Отсюда прочие религиозные догматы. Поганый народ попы, как ваши российские органы. Но вспомни библейский Апокалипсис и получасовое ожидание катастрофы после снятия седьмой печати ангелом: всего лишь двадцативосьмидневный цикл женщины, По образу и подобию Земли создано все живущее, от молекулы до самой планеты. А накручено ради страха…
Бьернсен не закончил. Он заколыхался перед Судских и растворился в розовой мге. И с настоящим отцом оборвана встреча.
— Сущий не любит этого, — зашептал Тишка-ангел.
— Он накажет его? — встревожился за отца Судских.
— Нет, княже, — разулыбался Тишка. — А вот приумножать знания заставит. С Менделеевым сведет, с Аристотелем, с Винером. Иначе не быть ему Лебедем. Его посланец непререкаем. Пошли, княже…
Не более трех ступенек они одолели вместе, и Тишка остановился:
— Дальше ты сам. Без особой нужды тревожить Творца нельзя.
«Где это я?» — не мог освоиться Судских. Тело не повиновалось.
— Передо мной, — услышал он знакомый величественный голос.
Судских пытался сощуриться, чтобы узреть того, кому принадлежал голос, и ничего не получилось. Глаза не подчинялись ему, подобно рукам и ногам, только мозг послушно отмечал происходящее, фиксировал автоматически изменения.
Не глазами он увидел перемену, а взор впитал кристальную пустоту, раздробил ее на множество кристалликов: распадались грани, колыхались линии в виртуальной сумятице движения. Вдруг проступило строгое лицо и смазалось, словно с экрана, и в последний момент улыбка стерла угрюмость, и снова переиначивались волнами грани и линии, пока наконец картина внезапно не застыла перед ним.