— Ну, показывай искомое…
Бехтеренко повел Судских за собой. За гостиной, где все произошло, была другая комната не меньших размеров. В середине ее красовался трехъярусный мраморный фонтан с подсветками.
— Вот это да! — воскликнул Судских. — Все видел, а такое — нет.
— Я тоже получил массу положительных эмоций, — засмеялся Бехтеренко. — Красиво жить не запретишь…
— А умирают все некрасиво, — закончил за него Судских.
Через небольшую соединительную комнату Бехтеренко провел Судских на половину сына Мотвийчук. Если у матери на всех предметах лежал отпечаток самодовольства, здесь, несмотря на стильную мебель, уютом не пахло. Стандарт гостиницы. Единственное отличие — большой глянцевый фотопортрет в цвете Артура Чипова, певца «иезус рока», кумира христианской молодежи. Зато в ванной обилие дезодорантов, кремов, кремиков и прочего говорило о том, что хозяин себя любит много. Ванна с гидромассажерами, биде, а уж сам унитаз в виде раскрытой ладони выглядел царским креслом.
— Не умеем мы жить, Игорь Петрович, — опять засмеялся Бехтеренко. — В фонтанах не купаемся, в биде не полоскаемся, в унитазе себе отказываем.
— Не отвлекайся, Святослав Павлович, — напомнил Судских, хотя сам не без удовольствия двигал по мраморной доске умывальника флаконы, флакончики и даже прыснул на ладонь из черного массивного флакона — «Черный монах»… Элитарный одеколон…
Бехтеренко подставил стремянку, которая стояла здесь же за дверью, и вскрыл сетку воздуховода. Пошарив там тщательно, он повернулся к Судских:
— Обманул, сучонок!
— А зря вы так, Святослав Павлович, — насмешливо ответил Судских. — Тут секрет есть. Дерни за веревочку, сезам откроется.
Он потянул за ленту плетеной ткани, которая свисала из-под махрового полотенца, и в окне воздуховода Бехтеренко увидел сверток, вытащил его.
— Вон же леска под плинтусом, — без подначки сказал Судских, принимая увесистый пакет. — Еще что-нибудь маячит там?
— Шкатулочка, — подтвердил Бехтеренко, вынимая деревянный ящичек из-под цейлонского чая.
Бехтеренко спустился на кафельный пол, подошел к Судских, который разворачивал на мраморной туалетной доске пакет из плотной бумаги. Флаконы и баночки он сдвинул в сторону одним движением руки.
— «Миф о Христе»! — воскликнул он, вынимая первую папку. — Вот она, дипломная работа Трифа. Сам, оказывается, спер ее с кафедры. Тут, Святослав Павлович, и мои отпечатки пальчиков остались. А это… — читал он надпись на другой папке: — «Знаки Вотана применительно к сопоставительному тексту Кабаллы».
— А это с чем едят? — поинтересовался Бехтеренко.
— О, друг мой, Гриша Лаптев за таковой деликатес нам чай, кофе и ватрушки будет носить каждый день. Знаки Вотана — это магические символы… О! — воскликнул он, добравшись до третьей папки: — «Вертикальные ряды: счисление и порядок». А за эту папочку в ресторан поведет!
Бехтеренко не стал выведывать, что это за вертикальные ряды, на кой они простому смертному. Папка была последней, и он поставил перед Судских ящичек с выдвинутой планкой. В нем лежали две пачки стодолларовых купюр, два перстня, цепочки и всякое женское золотишко.
— Хорошо упаковался юноша, — похвалил Бехтеренко. — А сам ведь ничего не зарабатывал, все у мамани таскал и выуживал. А потом и продал.
— Оприходуй все, Святослав Павлович, — сказал Судских, заворачивая папки обратно в бумагу. — Подымай ребят, понятых, делайте тщательный обыск по всем правилам, может, еще что-то подвернется. Я поеду пару часов посплю. С утра начнется катавасия, надо бы форму соблюсти…
Выйдя на улицу под мягкий падающий снежок, Судских задумался.
— Левицкий! — окликнул он проходящего мимо оперативника. Тот остановился, ожидая. — Поедешь со мной в Переделкино. Садись за руль и медленно-медленно. А я подремлю в дороге.
Быстрее и некуда было ехать. Заснеженная Москва тонула в ночи, из которой проступали редкие фонари и тонкие колеи проехавших по снегу машин, в основном милицейских и оперативных, вдоль тротуаров под медленное топа-ние лошадей изредка двигались разъезды хмурых невыспавшихся казаков в лохматых папахах. «Волгу» Судских они провожали злыми взглядами как рудимент первопрестольной, которая вот-вот должна высвободиться от засилья самодовольного гадья, от смуты, из-под самой глупой цивилизации, не давшей России ничего, кроме потрясений. Вот они, казачки с нагайками, тут как тут, а столетие метаний псу под хвост. Все возвращается на круги своя, долги перечеркнуты, игра по новой, по правилам сдающего.